- Нет, не буду. Спать лягу. Накажи стороже, чтоб с рассветом толкнули меня.
Есть и вправду не хотелось, от усталости видно. Силуян разложил на земле тегиляй, лёг спиной к костру, сунул под голову кулак. Глаза закрылись будто печные заслонки - прочно. В голове замутило, и сквозь эту муть медленно просочился далёкий голос Ваньши Ухова:
- ...а ещё литва с собой наряд огненный везёт.
- А сие чего есть?
- Сие есть самопалы, кои сами палят огнём и камнём. Ляхи их пищалями кличут. Бьют будто рушницы, но покрепче.
- Покрепче?
- Ну да. Они ж поболе рушниц будут.
- А ты из их палил что ли?
- Палить не палил, но видел. Когда Выборг в осаде держали, наши стрельцы по ему из таких же пищалей били. А я у тех пищалей в стороже стоял...
Голос Ваньши тёк плавно, будто лодка на плёсе, и потому слова вязались в причудливую вязь - желтовато-зелёное узорочье из чудных птиц и зверей в обрамлении молодых деревьев: тонкие ветви и резные листья мелко дрожат, а сквозь них осторожно пробивается белый лучик. Такие лучи протягивает к людям луна. Она охватывает всё, до чего способна дотянуться и обнимает крепко, будто родное, своё, и хочется плакать. Хочется встать, приложить сложенные пальцы ко лбу и прошептать: во исполнение, Господи, воли твоей на всё иду с радостью... И сразу голова кругом, ибо от радости в груди всё переворачивается. Сп-а-а-а-ть...
Ближе к утру вернулся Коська. Соскочил с коня, растолкал Силуяна, выдохнул в лицо:
- Литва на подходе! С вечера тихо поднялись, и без огней в ночи вышли на Ведрош. Я насилу караулы успел упредить.
Силуян мотнул головой, отгоняя сон.
- У воеводы был?
- Был.
Следом за Коськой прибежал рыжий холоп.
- Батюшка Осиф Андреевич велел тебе подыматься и идти туда, куды вы в вечор об том говорили. А мне велел при тебе быть и слушать тебя аки ево.
Холоп выглядел жалко - растрёпан, растерян, из жёлтых раскосых глаз сочился страх. Силуян подумал было, на кой ему сдался этот рыжий, но тут же махнул рукой - оставайся. Коли решил воевода приставить сего холопа к нему, стало быть, так пусть и будет. Вдруг и в самом деле сгодится.
Стан зашевелился. Затрубил встревожено рог, в ближних загонах захрапели лошади. Со стороны Ведроши докатился гул. Вернее, он и раньше слышался, да только казалось, что это ветер шевелит камышовые заросли в машистых речных затонах, хотя прапора у боярских шатров висели не шелохнувшись. Теперь-то стало понятно, что это за гул.
- Чу! - поднял палец Коська. - Слышали? Передовой полк бьётся.
Гул вскоре исчез, поднимающиеся по тревоге сотни заглушили его. Кричали десятники, трубили рога, гудели свирели, над головами вздымались прапора и стяги. Но суматохи не было. Люди седлали коней, выезжали за ограду и по командам сотников становились в строй.
- А нам-то куды? - спросил Ваньша Ухов.
Силуян затянул подпругу, поднялся в седло.
- К Миткову, - и кивнул Тимохе. - Холопа с собою возьми, пусть тебя держится.
Подъезжая к деревенским задворкам, Силуян отметил: Курицын не подвёл, собрал людей, где уговорились. Сюда же бегом добралась тверская посошная сотня. Коренастый мужичёк одетый в плотную свиту подошёл к Силуяну, назвался сотником.
- Имя у тебя есть, сотник?
- Митроха.
Силуян вздохнул: ратного обличья в этом Митрохе не было ни на грош, даже рукоять ножа, выгладывающая из-за голенища, не придавала ему воинского вида. Но делать нечего, иного всё равно не будет.
- Из оружья у вас с собою что?
- Из оружья? Ну... половина, почитай, с рогатинами да с топорами, а у иных луки. А ножи так у всех есть.
Славное воинство - топоры да луки. Баб у колодца эдакие храбрецы напугать, пожалуй, смогут, а вот против литовской шляхты и пятигорцев выстоят вряд ли.
- Ладно, пойдёте за нами. Стрельцов своих ставь позади копейщиков, да укажи, чтоб вперёд зря не лезли.
- Это уж как во́дится, - кивнул Митроха, и улыбнулся по-доброму. - Да ты не боись, воевода, не подведём. Бывалые мы.
Силуян покачал головой: бывалые... Но в груди потеплело: то ли от того, что воеводой назвали, то ли от бесхитростной улыбки посошного сотника. Стоявшие позади Митрохи мужики казались угрюмыми, будто не из большого города вышли, а из глухих заволжских лесов... может и в самом деле бывалые.
Подошёл Курицын - хмурый, напряжённый, глаза блудливо шныряют по сторонам. Всю ночь, видать, обида грызла, никак не успокоится. Спросил сквозь зубы:
- Ну что, воевода, какие указы будут?
От его слов в груди теплеть не стало. Оно сразу видно, когда человек к тебе с добром подходит, а когда с обидою. А у Курицына вдобавок обида желчью смазана, и из каждого слова желчь эта капает. Погоди, будет время, он ещё поквитается. Воеводе Осифу Андреевичу он разве что в думках своих нагадить может, а простому поместнику, человеку без званий, без крепких родичей - только волю дай. Поэтому Силуян ответил так:
- Указ у нас, сотник, с тобою один: обойти литву сзади да обратно через мосты не пустить. И указ этот мы с тобой, если надо будет, кровью своею оплатим.
Курицын промолчал, а Митроха подмигнул хитро:
- Ну, кровь-то лить дело не трудное.
Это точно: кровь лить не воду носить. Но до крови ещё дойти надо; Силуян приложил ладонь к глазам: от Ведроши к Тросне катилось серое облако - пыль. Видимо, князь Михаиле Телятевский по уговору с большими воеводами отходил к Миткову. Разглядеть, что творится по ту сторону реки, было нельзя, но по всему следовало, что литва подойдёт скоро.
Силуян привстал в стременах, оглядывая Тросну вверх по течению. Ещё с вечера думал, как лучше исполнить наказ воеводы. Самое простое было пройти выше по реке, найти брод, а потом идти обратно, прикрываясь от литовской сторожи речными перелесками и суходолами. Цепкий взгляд сразу наметил путь, выводящий отряд к мостам. Оставалось только переправу найти.
К Силуяну посунулся рыжий, подсказал негромко:
- Тут двумя верстами выше песчаная мелкотка будет. Течение сильное, но перебраться на ту сторону можно.
Силуян покосился на него недоверчиво.
- Ты отколь знаешь?
- Мне об том батюшка Осиф Андреевич сказывал, а ему мужички местные говорили.
Что ж, не зря, стало быть, воевода рыжего прислал, всё предусмотрел.
Первую версту шли лугом. Тимофеева трава перемежалась с лисохвостом и полевицей, наполняя воздух густым медовым варом; потом земля помягчела, захлюпала, медовары сошли прочь, и на глаза всё чаще стала лезть осока. Путь перерезал гнилой ручей, глубокий и вязкий, заставив вершников спешиться. Кто-то, кажется, Ваньша Ухов, негромко выругался, споткнувшись о травяную кочку.
Силуян ненароком подметил: хорошая луговина, огородить бы её вдоль по ручью да пустить стадо коровье голов с полста - вот был бы прок хозяйству. Трава-то ладная, на прокорм сгодиться, а так всё пусту лежит... Но думы о хозяйстве пришлось оставить; сразу за ручьём начинались заросли талинника - тонкие длинные прутья сплетались между собой, образуя непроходимые пущи. Силуян окликнул Митроху, велел послать мужиков прорубать тропу.
Где-то за спинами громыхнуло - сильно, надсадно. Вода в ручье всколыхнулась и пошла рябью, будто мурашки по коже. Люди закаменели напуганные, а в головах пронеслась единая мысль, вылетевшая из уст Тимохи: