Но литваки поступили по-иному. Пешие копейщики вдруг разошлись в стороны, и в открывшемся просвете Силуян увидел два самопала. Воевода Осиф Андреевич в разговоре обозвал такие тюфяками - широкие жерла смотрели холодно и бездушно, а стрельцы уже подносили тлеющие огоньки к запалам.
- Крепись! - только и успел крикнуть.
Громыхнуло - в нос ударило горелым, уши заложило паклей. Руки сами собой потянулись к голове, обхватили ее, будто железным обручем. Из горла вылился хрип и, усиленный десятками других хрипов, свился в единый поток с пороховым дымом и накрыл мост густым плотным облаком. Посошный строй развалился. Все, кто стоял посерёдке, катались по земле в крови и пыли. Стон и ругательства перекрыли громкий шаг двинувшихся вперёд пеших литовских копейщиков.
- Становись! Становись! - заорал Силуян.
Считать раны времени не было; пересиливая боль, люди вставали с земли, плевались кровью напополам с грязью, поднимали оброненные рогатины и щиты и занимали место в строю. Знали, что только строй выстоит против другого строя. Значит и в самом деле бывалые.
Дым стал развеиваться. Из серых разводов показались наконечники копий, потом щиты, расписанные птицами и драконами. Литваки шли не быстро, единым шагом, и от этого, казалось, сотрясается земля. Возможно, она и в самом деле сотрясалась, потому что рогатины в руках посошных начали подрагивать. А может быть, страх вызвал это дрожание, ибо смотреть спокойно на выползающую из дыма стальную дугу было по-настоящему страшно.
Силуян поискал глазами Коську Хвостова, крикнул:
- Запевай!
- Чего? - не понял тот.
- Запевай!
Коська понимающе кивнул, перекрестился и запел.
Из-за лесу из-за гор выходила туча-гром.
Ай да люли, ай да люли - выходила туча-гром.
Коськино пение больше походило на дребезжание посуды, когда по столу сильно кулаком стукнули. Но его поддержали. Сначала один голос, такой же дребезжащий и неуверенный, потом ещё один, ещё.
Выходила туча-гром с частыим большим дождём.
Ай да люли, ай да люли - с частыим большим дождём.
Как из этого дождя буйна речка потекла.
Ай да люли, ай да люли - буйна речка потекла.
А потом запел весь строй. Дребезжание ушло, и голоса стали звучать громче и задорнее, как в поле у костра после ведра браги.
Как по этой-то по речке одна лодочка плывёт.
Ай да люли, ай да люли - одна лодочка плывёт.
Как на этой на лодчонке два разбойничка сидят.
Ай да люли, ай да люли - два разбойничка сидят...
Оба строя сошлись на узкой площадке у моста и песня разом иссякла. Литваки клином врезались в посошных и разрезали их на две части - будто и не заметили. В брешь вошла панцирная конница, надавила со спины, принялась теснить московитов к речному берегу. Биться против конницы Митрохины посошные обучены не были, и ложились один за одним под ударами чеканов и кончар. Силуян скрипнул зубами: не стоило спешиваться. Сейчас бы отскочить назад, оттянуть на себя панцирников, глядишь, посошным легче стало, а так... Бесы бы их побрали!
Десятка три посошных успели отступить к берегу. Литовские вершники сунулись было следом, но кони увязли в мягком грунте, и как их не понукали, вперёд не шли. Ещё десяток московитов литваки взяли в кольцо у входа на мост и порубали всех до единого. Силуяну показалось, что среди них метнулся шишак Курицына - метнулся и пропал.
Показалось или нет, времени разбираться не было. Силуян огляделся. Все, кто мог, кто сумел увернутся от панцирников, собрались вокруг него. Встали полукольцом, оградились от литваков рогатинами и начали медленно пятиться к ложбине. Силуян рассудил так: лучше всего отойти назад, встать у входа в ложбину, прикрыть бока крутыми откосами от наскоков конницы - а там посмотрим. Главное, чтоб литваки снова тюфяки свои не подтащили.
Но до ложбины дойти не успели. Что-то вдруг переменилось. Силуян не сразу понял что. Вот только литваки наседали, грозили длинными копьями, а уже идут куда-то в сторону, и не идут - бегут. А со стороны реки грохот и крики. И люди. Едва ли не всё литовское войско.
Силуян приложил ладонь ко лбу. Тросна кипела взбитая до белых бурунов десятками тел. Пешие, вершники будто встретили нечто неведомо страшное, и теперь бежали от него. По ту сторону моста сбились в кучу телеги с огненным нарядом, развести их по сторонам никто не мог, да никто и не думал. Литваки бросали оружие, прыгали через телеги, будто зайцы, и бежали, бежали... Вскоре у мостов показались татарские вершники из отряда конной летучей силы. Силуян узнал их по высоким стёганым шапкам. Татары попадали с коней, принялись споро растаскивать телеги, освобождая дорогу себе и идущим следом сотням большого полка. Силуян перекрестился: слава богу, сбылось видение.
Осифа Андреевича Силуян встретил у моста. Воевода ехал подле князя Щени, держался в седле степенно, улыбался. Заметив сотника, махнул рукой, подзывая, сказал что-то князю. Тот посмотрел на Силуяна сверху вниз и кивнул приветливо, как старому знакомому.
- Вовремя ты к мостам вышел, спасибо тебе, - придержал коня Даниил Васильевич. - Малость не так получилось, как думали, но всё же... Литваки с испугу решили, что то наш засадный полк, потащили к мостам самопалы да людей на защиту, а мы тут по ним ещё добавили. Вот они и побежали.
Князь дёрнул поводья, поехал дальше, Осиф Андреевич, наоборот, спешился, отстегнул от седла флягу с квасом. Двое стольников спешились следом, бросились помогать, но воевода отстранился: сам.
- Как холоп-то мой? Жив?
- Жив, чего ему будет, - пожал плечами Силуян. - В ложбине он, с лошадьми. Недалече здесь. Позвать?
- Успеется. - Осиф Андреевич откупорил флягу, глотнул. Снова пахнуло земляникой и мятой - щедро пахнуло, будто и в самом деле Тихвинскя подошла - и как и в прошлый раз жадничать не стал. - На-ко вот, испей. Горло-то поди иссохлось.
Дождавшись, когда Силуян напьётся, Осиф Андреевич сказал:
- Ныне поедешь в Москву, повезёшь государю грамоту о нашей победе. К вечеру подходи к шатру большого воеводы, там тебе грамоту и вручим. Да людей с собою возьми, - и видя отразившееся на лице Силуяна нетерпение, отмахнулся. - Знаю-знаю, не сотник ты боле... Отныне при мне будешь, стольником. А то мне двух-то мало, вот третьим станешь. А каково служить у меня - его спроси.
Осиф Андреевич кивнул на ближнего стольника. Силуян узнал в нём ночного гостя, что приходил звать его к воеводам. Тот стоял, заложив тяжёлые ладони за пояс; кольчуга уже не блестела, как в свете костра - отдавала серостью, а в двух местах и вовсе разошлась, видимо, от сабельных ударов. Отчаянно дрался стольник, себя не жалел.
- То Хабар, сын боярина Василия Образца. Покудова дорожки ваши не разойдутся, вместе будете. - Осиф Андреевич поднялся в седло и ткнул в Силуяна пальцем. - Так не забудь: к вечеру. И холопа мне верни.