Час в пути прошёл под Тонькин отчёт о бесцельно прожитых годах, особенно трёх последних. Её крайний (говорить «последний» Тонька никому не разрешала из суеверия) «паразит» так и не устроился на работу, более того, подчистил её запасы, финансовые в том числе, и скрылся в сторону Чёрного моря - там проживает очередная дурёха, отыскавшаяся в недрах какого-то сайта знакомств. Про «дурёху» «паразит» всё рассказал сам, не без гордости, в их последнем телефонном разговоре: «Тоня, тебе надо посещать салоны там всякие, шмотки модные носить, а то смотреть на тебя мочи нет никакой, не то что ложиться с тобой в постель... А моя новая девушка следит за модой, и вообще...» Что вообще, Тонька так и не узнала - «любимый» дал отбой.
- И на какие шиши мне идти в эти самые салоны, если он же меня и обобрал? - Фигура речи была риторическая, Тонька ответы на свои вопросы знала и без Лёки. - Ты, мать, всё не меняешься, всё такая же костяшка в плаще, - критически оглядев Лёку, изрекла пухленькая Тонька, для которой все не имеющие второго подбородка были «костяшками». Повышать самооценку она умела. - Вы тут, в Москве, хоть жрёте что-нибудь или только пьёте и нюхаете? - Вспомнив что-то, пока ей одной известное, Тонька жизнеутверждающе засмеялась. - Помнишь, мелкими, летом на пляже мы читали про Насреддина: он, голодный, зашёл в чайхану, а там такие запахи!.. Насреддин понюхал, сглотнул слюну, собрался уходить, а хозяин ему: «Понюхал - плати!» А тот побренчал двумя копейками в горсти: «Я понюхал, а ты - послушал. Мы в расчёте!»
Тонька опять рассыпалась серебряным смехом: смеялась она легко и заразительно, этот неповторимый смех с юных лет был её опознавательным знаком.
- Представь только: мы читали книжки!.. Летом... на пляже... - Одновременно Антонина делала несколько мелких, но очень нужных дел: охорашивалась в зеркале, подкрашивала губы, сообщала «оболтусам» о своём благополучном прилёте, искала в сумке что-то очень нужное и никак не могла найти. - Лёка, куда мир катится? Мои оболтусы только и знают - в компьютерные «танчики» резаться. Я поначалу, пока они совсем мелкими были, могла и отшлёпать, заставляя делать уроки, читать. - Что-то вспомнив, Тонька расхохоталась: - Представь, Лёка, что эти «цветы» мои учудили!
После четвёртого класса им на лето было задано прочесть нужные книжки - хороший им достался русак, литератор, ещё надеется привить современным детям любовь к книге, чудак... Они, конечно же, в едином порыве у меня всё лето и читали... То на речке дотемна, то на футбольном поле. Потом я их в лагерь на одну смену сбагрила, хоть вздохнула. В сентябре учитель спрашивает, что прочли. Дошёл до моих, оба стоят пни пнями. Сзади подсказывают: «Каштанка!». Колька повторяет: «Каштанка». Учитель ему: «Хорошо. А ещё что?» А моим сзади шепчут: «Курочка Ряба...» Ну, Лёшка и повторил: «Курочка Ряба». Учитель вскинул брови: «И какой же том?..» А мой потумкал-потумкал: если спрашивает про количество, то два-то автор наверняка написал, этим тургеневым лишь бы жизнь нормальным пацанам испортить. И отвечает: «Второй!..»
Вот мне на родительском собрании теперь каждый раз напоминают: «Мамаша, вы не забыли двухтомник «Курочки Рябы» принести? Весь педколлектив жаждет прикоснуться к великому творению...» - Тонька вытерла набежавшие слёзы - у этой оптимистки они могли появиться только от смеха. - А сейчас им по тринадцать, я уже и не дотягиваюсь, чтобы отвесить оплеуху. Такие вёрсты коломенские вымахали, - продолжала Тонька, входя в квартиру. - Ну, нормальный ремонтик отгрохали! А Токарев спит, что ли?
-То-ка-рев! - сняв пальто и надев тапочки, нараспев призывно воззвала она в темноту спальни: знакомство со студенческих лет позволяло ей устанавливать здесь подобный уровень фамильярности.
- Нет его, - спокойно ответила Лёка, вынимая продукты из холодильника.
- Ну, не на работе же он, твой герой? - вопросительно глянула Тонька.
- Не на работе, - так же спокойно ответила Лёка. - И уже не мой герой...
- Ты чего, подруга? Поссорились, что ли? - Тонька тревожно, если это определение можно было приделать к её мимике, посмотрела на Лёку. - Правда, за последние двадцать пять лет я что-то не припомню, чтобы вы серьёзно ссорились.
- Правильно не припомнишь. А надо ссориться, подруга, надо, - невесело улыбаясь, отвечала Лёка, совершая почти невидимые пассы, в результате которых стол начал сервироваться как бы сам собой. - Через не могу, через воспитание надо ссориться, Тонька. Чтобы союз двоих скрепляли не только записи в паспортах и общая жилплощадь, а ещё бурные перемирия, - иначе можно не просто позабыть, что вы когда-то были очень дороги друг другу, а ещё и паутиной покрыться... - Лёка суетиться не умела - она священнодействовала, движения её были мягкие. За ней было приятно наблюдать, что, собственно, Тонька и делала. - Нужно постоянно держать в тонусе желание нравиться своему мужчине, чтобы не стать в сорок пять «старухой», которая спит во фланелевой пижаме и для которой сон становится важнее интима... - закончила она свой странный для уха давней подруги монолог.