Стол под руками Лёки за несколько минут волшебным образом окончательно преобразился: бутерброды с красной икрой, красной рыбой, креветки, салатик из настоящих крабов - Лёка знала гастрономические пристрастия приятельницы.
- Садись, подруга. Самое время для раннего завтрака - половина пятого.
- Я, конечно, тёртый калач, но сейчас пока ничего не могу тебе ответить. Во всяком случае, пока не дашь вводную: что у вас произошло? - прошамкала Тонька набитым ртом.
- За встречу, пигалица! - с улыбкой подняла свой бокал Лёка. Они звонко чокнулись, пригубили разбавленного лаймом «Мартини». - Если бы ты только знала, как я рада тебя видеть... - Лёка с грустной нежностью смотрела на Тоньку. - Только с тобой я могу быть такой вот - раздавленной, ревущей...
- Ну-ну-ну! Вот только давай без сырости. - Тонька почти испуганно замахала на неё рукой, другой попутно подчищая салат. - Я поняла одно: ты зачем-то коренным образом решила изменить свою жизнь, куда-то даже спровадила Токарева. Но тогда хоть объясни: что тебя к этому подвигло? - Тонька успела изобразить на лице неподдельный интерес, вдохновенно дирижируя вилкой в такт своим мыслям, тут же чертыхнулась, испачкав салатом футболку, на какой-то момент задумалась, отключившись от разговора, вставила не к месту: - Ну, конечно, не забрала снимки...
- Тебе всегда по-доброму завидовали все девчонки, подруга, - будто только что издалека возвратившись, продолжила Антонина. - Вера всего курса в гармоничные браки держалась исключительно на вашей паре. Откуда взялся этот минор? - К Тоньке вернулось её неизбывное любопытство, она с интересом рассматривала Лёку. - Это я, пустоголовая, сначала сделаю, потом подумаю. А ты - вычислительная машина, ты же на пять ходов вперёд всё видишь...
- Стало быть, слепну, Тонечка, раз такое не углядела...
- Слушай, так: где всё-таки твой Токарев? - спросила осторожно Тонька.
Подавленное душевное состояние лучшей, да какое там - единственной! - подруги препятствием для удовлетворения этого любопытства уважительной причиной она не посчитала.
Делано улыбнувшись, Лёка ответила куда-то в пустоту:
- Где? В Египте... с любовницей. - И с неожиданным мазохизмом добавила: - С молоденькой, смазливой любовницей, которая будет спать в номере, изначально покупаемом для меня, обедать в ресторане, в котором мой мужчина должен был поднимать тосты за меня... Купаться в море, которое я обожаю до немоты...
Выдержка изменила Лёке: упав лицом на согнутый локоть, она заплакала в голос.
Тонька, перепуганная, бегала вокруг плачущей, не зная, что делать: или дать подруге воды, или смоченным полотенцем протирать ей шею. То обстоятельство, что плакал не кто-нибудь, а Лёка - механизм, настроенный жизнью исключительно на благополучие, - страшило её до одури.
- Фу-у-у... Напугала я тебя, подруга, прости, - выревевшись и утирая щёки и глаза, виновато улыбнулась Лёка. - Да помню, помню, что мне плакать не положено! Что я самая счастливая, самая любимая, - при этих словах у неё опять задрожали губы, но она уже смогла взять себя в руки, - самая благоустроенная с нашего курса. И что я не имею права отбирать такое средство утешения, как слёзы, у менее удачливых.
Лёка пошла в ванную, умылась. Опять наполнила бокалы, подняла свой.
- «Тонька, Тонька - слышишь, Тонька? - постучала в дом зима...» Ты тогда не могла понять, с чего это я вдруг написала стих, да ещё такой грустный, даже упрекнув меня в адюльтере по отношению к прозе. А потом по привычке рассмеялась и спросила, нет ли у меня ещё какого-нибудь рояля в кустах в виде пары-тройки хорошо темперированных клавиров. - Тонька, слушая Лёку, согласно кивала головой, не забывая порциями рассыпать серебристые колокольчики. - Честно, я и сама в то время не понимала. А это, подруга, предчувствие было... А я не расслышала саму себя... - Лёка, тихо покачивая головой в такт своим мыслям, смотрела куда-то в прошлое. - Помнишь ту песенку, что пел Игорёха: «Твердят, что людям в мир не для того вступать, чтоб в тишине квартир спокойно жизнь проспать...»?
- Конечно, помню! - откликнулась Тонька: - «...зато в борьбе со злом недолго и пропасть. Кляни себя потом, всю жизнь стирая грязь...»