Навстречу нам выходит угрюмый растрепанный блондин интеллигентного вида. Он приветствует меня крепким рукопожатием, как бы в доказательство того, что он не англичанин. Англичане, как правило, приветствуют лишь кивком головы. Тоном, не располагающим к откровению, он спрашивает, что я разыскиваю. Названная мною профессия, кажется, прозвучала для него не очень убедительно. Тем не менее он пригласил меня войти и выпить с ним стакан виски жестом, который остался для меня лишь жестом, не затронув струн моего сердца.
Из обрывков рассказанного им я пытался воссоздать образ этого странного человека. Выяснилось, что во время войны он был хирургом на африканском фронте. Возненавидев войну, он охладел к медицине, но горячо полюбил Африку. И вот в качестве сотрудника какого-то американского учреждения он был направлен сюда для изучения быта и нравов племени вамбугве.
Мы распрощались без каких бы то ни было признаков сентиментальности. Правда, мне было предложено воспользоваться запасной кроватью, но компаньоны подобного рода тяготят меня. Во взаимоотношениях с людьми я истинный славянин: меня привлекает атмосфера взаимопонимания и доброжелательства, а ее-то как раз и не было. Поэтому я отказался, сославшись на то, что уже договорился провести ночь в соседней школе.
С ночлегом хлопот не было. Директор школы мобилизовал учителей, их соседей и соседей этих соседей, и вся эта радушная, приветливо улыбающаяся компания предоставила в мое распоряжение все самое лучшее, что только имелось. И вот на столе в актовом зале лежит чистый матрац, рядом стоит шкафчик с тазом и кувшином для воды, чуть подальше — столик, накрытый салфеткой, а на нем — молоко, яйца, чайник с горячим чаем. Одним словом, полный комфорт, и, что самое главное, среди этих людей я чувствую себя во сто крат непринужденнее, чем в обществе мрачного хирурга.
Несколько человек усаживаются вокруг меня. Разговор идет на чистейшем английском языке:
— Ваша школа выглядит совершенно новой, — замечаю я.
— Только год назад состоялось ее торжественное открытие.
— И много в ней занимается учеников?
— Не очень. Большинство предпочитает школу при миссии.
— Обязательного обучения у вас нет?
— Какого обязательного? — не понимают мои собеседники.
Я подробно рассказываю им о европейских обычаях, об обязательном бесплатном обучении. Они ничего об этом не слышали. Здесь может себе позволить такую роскошь лишь тот, кто богат. За обучение надо платить.
— А в школе при миссии обучают бесплатно?
— Там существует система отработки. Когда наступает пора сбора урожая, ученики больше заняты в поле, чем на уроках..
«Как хорошо выглядит все на статистических таблицах, — думаю я. — И лишь когда непосредственно сталкиваешься с жизнью, выясняется, как обстоят дела на самом деле».
После чая я обхожу зал с лампой в руках. На стенах его — диаграммы, из которых видно, сколько автомобилей, паровозов, книг, свечей, тетрадей, обуви, одеял И прочих товаров поставляет Англия в Африку. Разумеется, напрасно искать в этой настенной статистике данные о плантациях кофе, чая или пиретрума. Здесь нет сведений об алмазных и золотых копях, ничего не говорится ни о заводах мясных консервов, ни о благовонной гвоздике, ни о копре кокосовых пальм — словом, ни малейшего упоминания об экспорте. Школьники слушают сказки о благородных, щедрых, бескорыстных бвана мкубва — англичанах и хором по пальцам пересчитывают все «великодушно преподносимые» ими дары…
От директора школы я случайно узнаю о существовании каких-то удивительных накидок из тисненой кожи. Старики племени гороа как будто носят такие накидки и по сей день.
На рассвете я отправляюсь в путь. Вслед за мной гуськом идут юные носильщики. Цель моего путешествия — местечко Бабати (всего одна улица в пять домов).
Необходимо поймать попутную машину. Лучше всего сесть под баобабом и ждать. Уже не раз мне приходилось сидеть в долине Мбугве под этим баобабом, известным своей толщиной. Внутри у него — дупло, в котором могут без труда поместиться, присев на корточки, двадцать взрослых мужчин. Баобаб стоит у самого края шоссейной дороги. Это единственная дорога, соединяющая Кейптаун с Каиром, т. е. мыс Доброй Надежды со Средиземным морем, дорога, пересекающая всю Африку с юга на север.
На неасфальтированном ее отрезке Аруша — Додома протяженностью приблизительно шестьсот километров образовались под влиянием эрозии поперечные рубцы. При скорости девяносто километров в час колеса машин не попадают во впадины. Они пролетают, лишь слегка касаясь выпуклых хребтов. Но стоит чуть снизить скорость, как начинается немилосердная тряска.
Сидя в дупле баобаба, приходится очень внимательно смотреть на дорогу, чтобы не пропустить пролетающие, как молния, машины.
На этот раз мне повезло. Я благополучно доорался до Бабати. Обладателя редкой накидки я нашел сидящим под баобабом, похожим на тот, что растет в долине Мбугве, но несколько меньшим по размерам. На старике действительно была широкая накидка из кожи. Он распростер полы накидки, подставляя их под солнечные лучи, чтобы я мог лучше ее оценить. Замшевая поверхность накидки была сплошь усеяна дырками, образующими затейливые геометрические рисунки, напоминающие бушменские письмена на стенах пещер. Я едва удержался от того, чтобы не выразить свой восторг, но мысль о том, что цена тут же подскочит, остановила меня. К сожалению, ничто не помогло. Старик потребовал от меня сумму, превосходящую все мои возможности. Теперь я знаю наверное: будь у меня тогда одеяло, я бы смог его обменять. Я уже был близок к тому, чтобы отказаться от покупки, но в этот момент подоспел маленький услужливый африканец и, едва дотянувшись до моего уха, прошептал:
— Я знаю другого старика, который носит такую же накидку. Пойдем, бвана, со мной.
Мы пошли вдоль деревни. В связи с приближающимся торжеством обрезания перед каждой хижиной стояли кувшины с бродящими напитками. Как-то раз в очной из деревень я заметил прелестный кувшин, напоминающий по форме греческую вазу, обтянутый шкурой зебры. Не говоря уже о его музейной ценности, он представлял собой прекрасное, в высшей степени художественное произведение искусства. Не задумываясь, я купил его.
— Подожди здесь, я войду к мчави первым, — сказал мой проводник. — Он изготовляет сейчас яд для стрел.
— Уж не боишься ли ты, что он меня убьет?
— Да нет же, — смеется мой собеседник, — но никто посторонний не должен знать, как приготовляется яд.
— А ты знаешь, из чего он делается?
— Конечно, знаю. Из корней дерева мсунгути[6].
— Если ты знаешь, почему я не должен этого знать?
— Потому что яд теряет свою силу, если чужой человек или женщина посмотрит на котел, в котором он варится.
— Ну ладно, иди, а я подожду тебя здесь.
Я отошел в сторону, но все же услышал их разговор. Видимо, они были где-то неподалеку.
— С тобой хочет говорить вазунгу, великий бвана мкубва.
— Скажи ему, что меня нет.
«Ничего себе! Методы европейских директоров!» — подумал я.
— Я не могу этого сказать. Он знает, что ты дома.
— Чего же он хочет от меня? Может быть, он лесничий?
— Да нет. Он хорошо платит за то, что покупает.
— Но я ничего не продаю.
— Он хочет купить твою кожаную накидку.
— Врешь. Ни один вазунгу не носит такой накидки.
— Он собирает старинные вещи для Улая.
— Сколько он дает за нее?
— Разреши ему войти.
Не дожидаясь приглашения, я вошел в хижину. Старик от неожиданности чуть не лишился дара речи.
— Ну как, ты приглашаешь меня или мне продолжать стоять на дороге?
— Пожалуйста, бвана… входи!
Показанная мне накидка оказалась чудом орнаментальной техники и превзошла по качеству ту, первую. Я приобрел ее за двадцать пять шиллингов для Музея национальных культур в Млочинах. Я искренне гордился этим редким экземпляром. Итак, моя коллекция пополнилась двумя очень ценными вещами — палками и накидкой. Ни того ни другого мне не приходилось встречать в европейских музеях.
6
Латинское название acocanthera, в этом дереве содержится гликозид уабайн, смертельная доза — 0,001.