Танцы васукума несложны. Юноши подрагивают плечами таким образом, чтобы находящиеся в свободном положении руки производили впечатление безвольно повисших плетей. В противоположность этим очень быстрым, но мало эстетичным движениям танцующих девушки, которые шеренгой стоят перед юношами, выполняют незамысловатые, но в высшей степени пластичные движения кистями рук с одновременным полуприседанием. Самое неприятное в этих танцах — пронзительный свист обычных европейских свистков, заглушающих в общем приятную напевную мелодию танца. Каждый из танцующих считает делом своей чести свистнуть как можно сильнее. По всей вероятности, те же самые танцы раньше, когда их не портил свист, были гораздо эстетичнее.
Ночь я провел в палатке, так как несметные полчища клопов и блох вынудили меня покинуть дворец короля. Это было что-то невообразимое! В первый момент я решил, что подвергся нападению муравьев, и только потом, как следует протерев глаза, сообразил, в чем дело.
Меня разбудили чьи-то голоса. Ссорились несколько мужчин. Я прислушался, пытаясь что-либо понять, но это оказалось невозможно. Язык сукума отличается от суахили. Я высунулся из палатки. Разговор тотчас же прекратился. Маджабери склонился передо мной, а его приближенные захлопали в ладоши. Я понял, что король изливал свой гнев на подчиненных за то, что я провел ночь в палатке. Он не в состоянии понять причину, которая вынудила меня покинуть его гостеприимный дом, и чувствует себя оскорбленным.
Но вот из-за кактусовой изгороди неожиданно появляется процессия. Впереди мальчик-подросток несет огромный рог буйвола — символ священной магии колдуна. Рог этот доверху наполнен целебными средствами от всех болезней. Здесь и кусочек тела злой колдуньи, и щепка дерева, растущего на могиле самоубийцы, и клочок уха щенка, издохшего до момента прозрения, и волос из гривы живого льва (хотел бы я увидеть смельчака, который сумел его вырвать'), и горсть земли из гнезда термитов, над которыми повисла радуга после дождя.
Вслед за подростком идет второй, чуть постарше. На плече у него покоится раструб трехметровой деревянной трубы. Последним шествует сам колдун, обвешанный с ног до головы амулетами и разнокалиберными перьями. Щеки его раздуты, а лицо приобрело фиолетовый оттенок от усилий, с которыми он дует в свою иерихонскую трубу. За почтенной процессией тянется обычная толпа зевак, ничуть не отличающаяся от той, которая сопровождает оркестр, шествующий по улицам Варшавы.
— Сколько колдунов ты пригласил сегодня ко мне? — спрашиваю я Маджабери.
— Четверо придут наверняка. Если бы у меня было больше времени, я бы позвал и остальных. К сожалению, они рассеяны по всему лесу. Останься, бвана, у меня на пару недель, и мы организуем все наилучшим образом. А вот и второй подоспел…
Действительно, в воротах показался тощий седой старик с лицом аскета. Кусок полосатой шкуры зебры опоясывал его бедра. В руках он нес два железных шеста, а на груди у него была подвешена большая, круглая, некогда белая, но теперь почерневшая от грязи раковина.
— Это очень мудрый мчави, он лечит меня и моих жен, — говорит Маджабери. Затем он наклоняется к моему уху и добавляет: — Он даже может заставить женщину полюбить тебя.
— Сколько тот старик хочет за свою трубу? — спрашиваю я в ответ.
— Он хочет двадцать шиллингов, но не надо обращать на это внимания. Что ты пожелаешь, бвана, то и будет твоим. Смотри, записывай и говори мне. Я все устрою.
Радушие Маджабери поистине безгранично, но он хитер и увертлив, как лиса. Стараясь ублажить меня как почетного гостя, он в то же время боится вызвать недовольство своих подданных. Маджабери — один из четырех представителей Восточной Африки, которые во время второй мировой войны побывали за счет Великобритании на всех фронтах Северной Африки и выступали с речами перед африканцами — участниками войны.
Теперь через каждые два слова Маджабери возвращается к воспоминаниям о своем грандиозном путешествии и спрашивает меня, бывал ли я в Абиссинии и видел ли Аддис-Абебу — это очень красивый и большой город.
Я хочу купить еще те две палки, которые колдун держит в руках, — заявляю я категорически.
— Э, нет. Их ты не получишь ни за какие сокровища. Напрасная трата сил и времени. Это — регалии, передающиеся по наследству. Кто знает, сколько поколений они пережили. Если он отдаст их, то утратит свою магическую силу, а может быть, сразу умрет, поверженный молнией. Но из всякого положения можно найти выход. У меня есть знакомый, он окончил приходскую школу и даже собирается ехать в Дар-эс-Салам. Он не колдун, но по наследству от отца ему достались такие же палки. Попытаем счастья.
— Эй! — обратился Маджабери к кому-то из приближенных. — Беги скорей и приведи сюда санитара.
Санитары, выбравшие эту специальность по собственному желанию, наиболее образованная прослойка среди местных жителей. Все они превосходно говорят по-английски. В их распоряжении находится микроскоп и микстура от… сифилиса, кроме того, они всем делают внутривенные вливания. Себя они не позволяют величать иначе, как «бвана мганга», что означает «господин доктор».
Не прошло и получаса, как на низенькую скамеечку передо мной опустился изящный, опрятно одетый молодой человек. Склонив голову в знак уважения, он застыл в ожидании вопросов, ибо здесь считается, что начинать разговор первым невежливо.
— У тебя остались после отца колдовские палки? — спрашивает Маджабери.
— Да, господин.
— Бвана мкубва хочет их купить, он дает по три шиллинга за палку.
— Я не могу их продать. Я должен перед смертью вручить их сыну. Так завещал отец, умирая.
— До смерти еще далеко, палки нужны для музея сейчас. Ты же умный, образованный человек. Неужели ты веришь во всякую чепуху?
— В чепуху я не верю, но у меня есть брат. Может ли бвана мкубва поручиться, что мой брат не умрет, если я продам палки вопреки воле отца?
Разумеется, поручиться в этом трудно. А вдруг что-нибудь произойдет и все племя васукума потребует меня к ответу?
— Этот бвана мкубва — сам доктор и колдун. Он знает, что делает, — объясняет Маджабери. — Твои палки попадут в руки мганги. Сам ты ведь не занимаешься практикой, тебе они не нужны, а бвана мганга они пригодятся.
Этот последний аргумент окончательно сломил сопротивление санитара, и я купил обе палки за десять шиллингов.
Тем временем у шалаша появился еще один колдун. Под мышкой у него — рог антилопы, оправленный в дерево, на шее — огромный кристалл кварца.
— Это мчави, он вызывает дождь, — шепнул мне Маджабери. — С ним лучше не портить отношений.
В памяти моей всплыла любопытная история, рассказанная мне несколько дней назад старостой в Додоме. Это произошло в его провинции. Некий знахарь, повелитель дождей, зарабатывал огромные деньги. О нем ходила слава как о человеке очень богатом, но платить подушного налога он не желал. Староста послал к нему чиновника напомнить о платеже. Колдун отчитал чиновника и предупредил, что, если тот явится еще раз, он сожжет молнией его жену и детей. Несчастный был вне себя от страха, но, когда староста приказал ему опять идти к колдуну, ослушаться не посмел. Через несколько дней после этого второго визита к дому старосты принесли останки женщины и двоих детей, пораженных молнией. Это были члены семьи чиновника. Положение старосты было поистине трудным. Что ему было делать? Покарать колдуна — значило официально признать его власть над силами природы, не карать- еще хуже. В конечном счете решено было его арестовать и привлечь к ответственности за неуплату налога.
В день суда стояла превосходная погода, как это бывает обычно в сухой сезон. Колдун предстал перед судом в своем полном официальном облачении: обвешанный амулетами, в шапке из перьев. Все обвинения он выслушал с невозмутимым спокойствием. Но вдруг среди ясного неба появилась черная грозовая туча. Началась паника. Дождь в эту пору — вещь абсолютно неслыханная! Все со страхом поглядывали на двери. Судья, чтобы как-то восстановить порядок, со злобой обратился к знахарю: