Я плыву по озеру на моторном пароме поти-поти. Вечер стоит такой же погожий, как вчера и позавчера. Таким он будет и через неделю. Здесь, в тропиках, не наблюдается резких перемен погоды. Сверкая молниями, шумя потоками воды и вздымая гребни волн на озере, стремительно проносится сезон дождей, и вновь яркое голубое небо и нестерпимый зной.
Паром совсем не случайно носит здесь название поти-поти, точно так же как мотоцикл — пики-пики. Африканцы тонко улавливают разницу между резким, отрывистым, металлическим звуком, издаваемым мотоциклом, и мягким, приглушенным водой шумом парома.
Южный берег озера Виктория резко отличается от всех виденных мной побережий. Определение «скалистый» в данном случае ничего не говорит. Скалы есть в фьордах, в Большом Каньоне и на Капри, но всюду они разные, мало похожие друг на друга. Те, что встречаются на озере Виктория, вообще трудно назвать скалами. Беспорядочно рассыпанные гигантского размера зерна, они образуют фантастические нагромождения, пирамиды, кубы и обелиски, выдаваясь кое-где причудливой формы сводом или опираясь всей тяжестью массивного сооружения на единственный, филигранней работы столбик. Рядом каким-то чудом и вопреки всякой логике огромный валун удерживается на маленьком круглом камне. Кажется, что он вот-вот рухнет вниз, а между тем он стоит так миллионы лет и наверняка простоит еще столько же.
Наш паром движется не спеша. Равномерность передвижения — величайшая мудрость Востока. Не спешит даже крокодил, мимо которого мы сейчас проплываем. Он медленно разворачивает свое раздутое брюхо и долго еще смотрит нам вслед через перископ выпученных над поверхностью воды глаз. Озеро Виктория изобилует крокодилами, и все они большие лакомки до человеческого мяса.
Рядом со мной на пароме лениво растянулся механик англичанин. Он протяжно зевает. Вот у кого поистине райская жизнь! Получая солидную плату и отработав за пятнадцать лет полный пенсионный стаж, он вернется на родину сорокалетним мужчиной, чтобы заняться бизнесом. Пенсионер в полном расцвете сил и мужского обаяния… А пока он старается не перетруждать себя, совершая двойной рейс на поти-поти почти за три часа; все прочее свободное время тратится им на карты и виски.
В центре парома автобус. Вокруг по самые перила навалены тюки и узлы. На одном из них сижу я.
Рядом со мной, в тени автобуса, примостился мальчик с огромной корзиной кур. Едва паром отчалил, он достал из корзины четырех цыплят и выпустил их на прогулку. Затем рассыпал зерно и принялся кормить всех по очереди. Процедура эта длилась довольно долго: до тех пор, пока кудахтанье обеспокоенной наседки не напомнило хозяину о ее существовании. Тогда он вынул из корзины курицу и петуха, осторожно распутал им ноги, и они тут же отправились прямо под автобус. Этот неосмотрительный поступок существенно осложнил его жизнь: бедняга вынужден был ползать без передышки, собирая своих недисциплинированных и неблагодарных подопечных. Глядя на него, я получаю истинное удовольствие. Я сомневаюсь, чтобы у нас, в Польше, можно было найти хотя бы десяток таких мальчишек, которые предпочли бы обычных домашних птиц рогатке и палке. Африканцы любят животных.
На нашем пароме представлены самые разные племена. Богатейшее поле деятельности для этнографа. Вот эта женщина, например, из племени куриа. Я определил это по характерным металлическим манжетам, на ее предплечьях. Проволока сплошным массивом охватывает ее руки, стискивая их так сильно, что по обеим сторонам манжета образовались выпуклости набрякших мышц. Но женщины везде одинаковы: чего-только они не вытерпят, чтобы быть красивыми.
Однако в данном случае я не совсем справедлив. Мужчины племени куриа в стремлении всячески украсить себя превзошли женщин. Правда, вместо серег они кладут себе на шею довольно большой кусок дерева, заостренные концы которого просовываются в ушные отверстия. Эти отверстия напоминают по форме американское лассо. Африканцы считают делом чести растянуть мочку уха до предельных размеров, и каждый старается перещеголять другого. Для этой цели используется тоненькая, свернутая спиралью планка из бамбука. Вложенная в ушное отверстие, она молниеносно разворачивается. Иногда при этом ухо разрывается, но, как утверждают знатоки, беда легко поправима — его можно зашить. Удачно сделанное отверстие для серьги переполняет гордостью душу его обладателя.
Посмотрим теперь на того старика, который плюет себе на ладонь, сыплет на нее табак и начинает медленно сворачивать из него шарик. Эта важная процедура настолько продолжительна, что просто трудно сказать, от чего он получает большее удовольствие — от самой понюшки табаку или от предшествующих ей приготовлений. Для того чтобы жидкая табачная масса не вытекала из носа при чиханье, применяются специальные, изогнутые в форме полумесяца зажимы для ноздрей. Они подвешиваются наподобие брелока к браслету из слоновой кости. Рядом с зажимами на браслете висит еще один брелок — плоская, длинная игла, предназначенная для извлечения блох, которые гнездятся в подошвах ног. Это страшный бич всех тропических стран. Мне приходилось встречать множество африканцев, у которых отняты пальцы ног, а иногда и целиком вся стопа. Сначала я думал, что это жертвы крокодила, и лишь позже узнал, что виновницей гангрены, повлекшей за собой ампутацию, является маленькая песочная блоха.
Паром тем временем подходит к берегу. Я не спешу нанести визит королю Александру. Мне заранее известно, что он ничем не может быть мне полезен. Я хорошо знаю, что представляют собой эти подставные фигуры в колониальной игре, но что поделаешь, если конусообразная королевская обитель со страусовым яйцом на крыше стоит на пути моего следования. Племя базинза обитает на побережье и занимается рыболовством. Ранее места его поселений простирались далеко в глубь материка, но из-за эпидемии комы население передвинулось ближе к побережью, леса были вырублены. Оставленные некогда территории заняли их соседи — васукума.
Итак, хижина короля Александра преграждает мне путь, и я волей-неволей должен туда зайти. Мне заранее известно, что не удастся отвертеться от бокала так называемого чая, который представляет собой бурду из мяты и молока с огромным количеством сахара.
Король Александр развлекает меня беседой. Он указывает на обыкновенную деревянную скамеечку (у стены стоит несколько таких скамеек, на одной из них сижу я) и сообщает, что это его трон.
— На одной из ножек этой скамеечки раскаленным железом сделаны три насечки, символизирующие три источника королевской власти…
Его последующих излияний я не слушал. Каждый вождь племени старается окружить себя ореолом превосходства, искусственно создавая предметы культа. Нет ничего проще, чем сделать три насечки и потом рассказывать всем об их символическом значении.
Наконец разговоры закончены. Великий вождь предоставляет в мое распоряжение лодку и четырех гребцов, которые должны везти меня вдоль побережья, от одного селения к другому. Надеюсь, что таким образом я сумею напасть на след каменной трубки племени базинза, знаменитой треугольной трубки, которую изобразил в своем блокноте Стэнли.
— Тунга-мира… тунга-мира! — тоскливо напевают гребцы. Эту мелодичную песню печальное эхо доносит до острова Коме, за которым в этот момент скрывается: солнце.
— Тунга-мира бей! — поет мне каменный лес. Поет сзади, спереди, со всех стлрон. Еще момент, и это отовсюду вторящее эхо повергнет меня в состояние полного дурмана. Лодка судорожно подпрыгивает. Гребцы гребут без уключин, беспорядочно, обеими руками. Рулевой, не имеющий ни малейшего представления о высоком классе этого вида спорта, то и дело перекладывает весло из одной руки в другую.
На темнеющем лазурном своде неба появляется первая бледная звезда. До полуночи я не успею доехать, даже до ближайшей деревни.
— Тунга-мира… тунга-мира бей!
ДЖОЛУО
И надо же было случиться несчастью. У меня прострел, или, выражаясь языком профессионалов, ишиас — воспаление седалищного нерва. Тот, кто сам не испытал этого, не сможет ни понять меня, ни посочувствовать мне.