— Простите, пожалуйста! — окликаю я служителя церкви как можно громче. — Но мне бы хотелось кое-что приобрести.
— Это весьма затруднительно, — отзывается отец Ксаверий. — Пока вы только берите на заметку те вещи, которые вам нравятся. Завтра мы постараемся установить контакты с их обладателями. А сейчас вы услышите игру на очень интересном и редком инструменте. Пьетро! Пойди поищи большую маримбу.
От толпы любопытных отделились двое; они несут два толстых банановых ствола и целую охапку дощечек. Стволы укладываются прямо на землю, а на них располагаются постепенно уменьшающиеся дощечки. Так на глазах возникает примитивный ксилофон. По обеим его сторонам садятся мальчики с палочками в руках. Вот они слаженно ударили и бегло заиграли в восемь рук.
Толпа смолкла. Концерт продолжался недолго Я щедро одарил исполнителей. Каждый из них придирчиво осмотрел монеты, попробовал их на зуб и лишь после этого спрятал за пояс.
— Я не могу привить им чувство благодарности, — сказал отец Ксаверий. — Они никогда не говорят спасибо.
Этот довольно избитый, бытующий в колониях упрек по адресу африканцев абсолютно несправедлив. И лучшее доказательство этого — необыкновенная преданность друзей Ливингстона, которые без расчета на какое-либо вознаграждение сопровождали его во всех полуголодных походах, а после его смерти по собственной инициативе забальзамировали тело усопшего и, преодолевая бесчисленное количество всевозможных препятствий, рискуя собственной жизнью, прошли тысячи километров, чтобы передать тело своего друга его соотечественникам. Что же касается внешней формы выражения благодарности, то в местном лексиконе действительно не существовало слова «спасибо». Мне, например, не раз приходилось наблюдать, как какой-нибудь прохожий выпивал в первой встреченной на пути хижине целую тыкву воды и, ни слова не говоря, шел дальше. А ведь вода в этих местах— на вес золота, и нередко в засушливую пору женщины ходят за ней по полдня. Но напоить жаждущего велят обычаи племени, и, естественно, никому даже в голову не придет отказать прохожему в воде. Это настолько элементарная, само собой разумеющаяся вещь, что благодарить нет нужды.
Миссионер увел меня с празднества, утверждая, что я должен отдохнуть перед предстоящим трудовым днем Ведь мне предстояло разыскивать всех, взятых мною на заметку обладателей музейных ценностей.
После ужина, когда мы разместились у тростниково го столика на веранде, отец Ксаверий принес довольно большую деревянную доску с прикрепленными к ней кусочками дерева и кожаных шнуров.
— Посмотрите сюда. Это тоже своего рода музей. Угадайте что это?
Я тщательно оглядел поданную мне доску. Ни малейшего представления о чем-либо подобном я не имел.
— Не знаю, — ответил я.
— Это всевозможные амулеты, которые сняли с себя представители этого племени в день их обращения в христианскую веру. Я очень сожалею теперь, что ни мне, ни моим предшественникам не пришла в голову мысль записать их историю. Это было бы необыкновенно интересное пособие для тех, кто занимается этнографией. А пока мне известно лишь, что это амулеты, оберегающие от разных болезней. В этих плетенных из шнура мешочках находился пепел или глина, смешанная с порошком из высушенных трав. Вам, видимо, не раз приходилось видеть подобные амулеты на шеях, предплечьях или суставах ног, чаще всего у маленьких детей. Африканцы свято верят в чудодейственную силу флюидов, распространяющихся от сушеных трав. Кто знает? Может быть, в этом есть доля правды.
— И ничего другого обращенные в веру не приносят в жертву?
— Сегодня они уже не приносят и этих мелочей. А прежде они жертвовали и более крупные вещи: барабаны, вазы, музыкальные инструменты. Но где было их хранить? Святые отцы попросту сваливали все в одну кучу и сжигали. Впрочем, публичное сжигание производит иногда весьма полезный эффект.
— Но вы-то, отец, понимаете, что таким образом уничтожается огромное количество ценностей?!
Может быть, он и понимал это, но весьма своеобразно.
МАЛЯРИЯ
Раннее утро. На придорожной траве лежит роса. Даже пернатые певцы еще не проснулись. Мы стоим злые и раздраженные. Миссионер мысленно подсчитывает, сколько времени потрачено впустую, меня же бесит устроенная им церемония проводов до самой машины. Я понимаю, если бы это была машина, заказанная на определенный час, — а то ведь нет. Мы просто ждем какой-нибудь оказии и пока безрезультатно.
— Жить в Африке, не имея собственного автомобиля, просто невозможно, — начал мой партнер, чтобы прервать затянувшееся и ставшее утомительным молчание.
— Что же делать, если его нет.
— Музей в Танганьике мог бы позволить себе столь необходимый расход. Как можно посылать человека, обрекая его на скитания?
«Злоба, изливаемая в данный момент на музей, не что иное, как досада по поводу потерянного времени», — промелькнуло у меня в голове, и я тут же поспешно заговорил:
— Очень вас прошу, святой отец, оставьте меня одного. Я превосходно справлюсь со всем, а вас ждут дела. Я думаю, что машина должна появиться с минуты на минуту.
— Ну хорошо, я пойду. Не забудьте, вы должны добраться до местечка Мтана. Его легко узнать по скоплению лавочек на скрещении дорог. Как будто там есть даже указатель с надписью «Китангари». В Мтане вы пересядете на любую попутную машину и поедете в другом направлении. Священник миссии в Китангари — человек необыкновенно радушный, он побеспокоится о том, чтобы устроить вас наилучшим образом. Если на обратном пути вы окажетесь в наших краях, прошу не забывать.
Я вздохнул с облегчением. Не переношу подобного рода услуг, оказываемых из вежливости. Наконец-то я свободен и завишу только от самого себя. Я выбираю место, густо поросшее придорожной травой, усаживаюсь, вытягиваю перед собой ноги, опираюсь на выставленные назад локти и, откинув голову, вдыхаю всей грудью еще прохладный, бодрящий, не испорченный соседством какой-либо фабрики воздух. Люблю сливаться вот так с окружающим меня простором. По обе стороны от меня широкая шоссейная дорога, и мне совершенно безразлично, куда ехать. Впрочем, я еду в Китангари (название абсолютно ничего мне не говорящее), но что меня ждет там и куда я подамся потом — не знаю. Это будет зависеть от снисходительности водителя попутной машины. Итак, я должен торчать здесь в бессмысленном ожидании, может быть, час, а может быть, и целый день. Сейчас меня это уже не волнует.
Но вот кто-то едет. Шум приближающейся машины доносится со стороны Сонгеи. Я срываюсь с места и становлюсь на дороге, преграждая путь автомобилю. Раздается скрежет тормозов, и машина останавливается как вкопанная. Я усаживаюсь рядом с шофером. Не проронив ни слова, он трогает машину.
Мы летим как сумасшедшие, не обращая внимания на выбоины и камни. Разболтанные доски и металлические части кузова отчаянно громыхают. Каждая неровность на дороге отзывается немилосердным толчком пружин разодранного сиденья. Нет ничего ужаснее, чем езда на грузовой машине без всякого груза по ухабам африканских дорог.
Мы ехали всего полчаса, и вот на горизонте появились жилые строения.
— Что это за селение? — спрашиваю я.
— Мтана, — равнодушно отвечает шофер, не спуская глаз с дороги.
— Останови. Я выйду. Чья это машина?
— Ведомства общественных работ.
— Вот тебе за то, что подвез.
Шофер неуверенным жестом берет монеты. Ведь машина принадлежит правительству, так зачем же платить?
— Много народу туда ездит? — спрашиваю я, указывая в направлении Китангари.
— Раз на раз не приходится: то много, а то никого.
Забавная история. Где же мне ночевать, если не подвернется попутная машина? Мтана, носящая громкое название городка, представляет собой скрещение четырех дорог, окруженное лавочками, владельцы которых — индийцы — в позах Будды терпеливо поджидают редкого клиента. И стоило мне появиться в их обществе, как первый же из них любезно предложил мне стул. Как же я мог отказаться, если он даже вытер пыльный стул рукавом собственной полосатой пижамы? Я улыбаюсь как можно приветливее: