Мне не остается ничего другого, как идти спать.
ОЖИДАНИЕ
Медленно и томительно протянулся еще один день. Я тщетно пытался выискать что-либо интересное, внимательно оглядывал приходивших в миссию людей, фиксируя каждую деталь их убранства, но ничто не привлекало моего внимания Низкопробные европейские товары уже успели вытеснить отсюда изделия местного кустарного производства. Даже браслеты, украшающие запястья, и те были фабричной работы, жалкой попыткой имитировать слоновую кость.
Как ужасна, однако, эта нелепая зависимость от попутной машины. С одной стороны, я как будто могу свободно бродить по бескрайним просторам африканского леса, но в то же время связан по рукам и ногам. Пешком далеко не уйдешь.
— Сегодня уж мы наверняка поймаем машину, — флегматично заявляет мне отец Лонжинус. — Я послал на дорогу верного человека, а то ведь ученик — известное дело, ребенок. Он может прозевать или просто не успеет остановить несущуюся на полной скорости машину. Опытный старик лучше оправится с этим делом.
Старика я увидел издалека как раз в тот момент, когда он шел на дежурство с одеялом и палкой. Палка — это еще понятно, но зачем одеяло?
После знойного дня я чувствую себя превосходно на открытой веранде. Зажженная лампа бросает отсвет на чисто выбеленную стену, и в ее отражении, как на экране, развертываются фантастические кинокадры тропической жизни. Вокруг лампы вьется туча крылатых термитов. Эти безумцы идут на смерть ради того, чтобы совершить всего один полет. Их непомерно грузные, неуклюжие туловища при маленьких тщедушных крылышках делают для них невозможными перелеты на большие расстояния. В своем непреклонном, настойчивом стремлении к свету они беспрестанно ударяются о стенку и падают на пол. Все более толстый слой их покрывает пол у основания смертоносной стены. Завтра утром они станут лакомым блюдом для кур. Придет с ведром бой и соберет в него еще живую, вяло копошащуюся массу. Однако не все термиты успевают упасть на пол. Вот уже появились летучие охотники за ними, быстрые и бесшумные. Совершая виражи под потолком, они время от времени ловко подхватывают какого-нибудь безумца. Это летучие мыши — умные, таинственные, угловатые существа, подобные пришельцам с другой планеты.
Тут и ночные бабочки. Отчаянно трепеща крылышками, они мелькают в лучах света. Огромные, искусно разрисованные, они в конце концов опалят себе крылья и упадут на пол вместе с термитами.
Иногда на белом фоне экрана вырисовывается богомол, всегда осторожный, хитрый и практичный. Он прилетает сюда не для того, чтобы бесславно погибнуть О нет! Он прекрасно знает цену предательской, ослепляющей белизне света и стремится использовать ее в своих узкоэгоистических целях. Вот, приняв исходную позицию, он замирает на своем посту, чтобы лучше высмотреть и вовремя ухватить жертву. И все то, что ничтожно, что мелко — комарики, едва видимые мошки, — попадает в расставленные им сети.
Перебирая ниточками легких ножек, богомол незаметно приближается к намеченной жертве. Время от времени он останавливается и застывает в полной неподвижности, как бы имитируя веточку. Но в такой маскировке нет необходимости: кто обратит на него внимание теперь, когда свет лампы так соблазнителен и магнетически притягателен, когда он гипнотизирует и обессиливает? И насекомые несутся на свет, ударяются о стену, падают, взлетают и ударяются вновь…
Внимание мое привлекает жужжание и последовавший за ним сильный удар о стену. Ах, и этот здесь объявился! Вырвавшись из своего привычного мирка, прямо из придорожной пыли прибыл сюда жук-навозник. Ему тоже захотелось подняться ввысь. И вот он уже лежит на спинке, беспомощно перебирая лапками. Но никто не сжалится над несчастным, никто не поможет ему перевернуться на брюшко, и его постигнет участь всех остальных — он пойдет на корм курам.
Становится все более шумно, сгущается мгла трепещущих крылышек. На веранду выходит кот. Теперь начнется охота!
Откуда-то издалека, из лесной чащи доносится грохот барабанов — они извещают о все еще продолжающемся торжестве обрезания. Я уже знаю, что через мгновение барабанный бой прекратится. Он не должен продолжаться более десяти минут. Это сигнал к началу танцев, или так называемой нгомы. И действительно, барабаны вскоре затихли. Воцарилась полная тишина. Сегодня ее не нарушит рычание львов — все они давно покинули эти места в поисках более спокойного и свободного от людей уголка.
Я смотрю на часы: десять часов — время, когда, по словам отца Лонжинуса, должна пройти попутная машина. И в самом деле, до слуха моего долетел какой-то шум. Машина идет как раз в нужном направлении. Я прислушался. Сейчас раздастся характерный скрежет тормозов. Шоферу уже пора бы заметить знаки.
Я отсчитываю секунды в состоянии крайнего нервного напряжения, но шум мотора не смолкает. Это настоящее издевательство надо мной и над тем почтенным старцем, что стоит на дороге. Как он, несчастный, должно быть, волнуется! А машина и не думает снижать скорости. Временами шум ее затихает, но потом неожиданно вырывается откуда-то вновь, еще более явственный и оглушительный, как будто приблизившийся вплотную. Грузовик то с воем взлетает в гору, то, наоборот, спускается в долину, и тогда шум его доносится приглушенно и мягко. Остался всего один поворот, и через какую-нибудь долю секунды машина должна вылететь на боковую дорожку миссии.
Я поднимаюсь с места, наклоняюсь так, чтобы мне была видна дорога, и, напрягая зрение, пытаюсь что-либо рассмотреть во мраке. Но вот свет фар прорезывает темноту, и огромное квадратное туловище грузовика, рыча мотором и бренча разболтанными металлическими частями, проносится мимо. Что случилось?.. Где же старик?
Не веря собственным глазам, с минуту я еще стою и прислушиваюсь. Шум мотора удаляется. Нет никаких сомнений в том, что машину никто не задержал.
Я сбегаю по ступенькам веранды и опрометью бросаюсь к дороге. Освещенная серебристым светом нарождающегося месяца машина исчезает за поворотом. Кругом ни души. Я оглядываюсь по сторонам. Старик должен быть где-то здесь.
— Эй, бабá! — кричу я во весь голос.
Никакого ответа. Я делаю несколько шагов вдоль дороги и что же вижу: в уютном углублении придорожной канавы, как на пружинном матраце, сладко спит «достойный доверия» сторож и часовой. Он спит безмятежным оном человека с чистой совестью, и его мерный храп разносится многоголосым эхом. Не зря же он взял с собой одеяло! Что же делать? Разбудить и отчитать нерадивого часового? Но разве это поможет? Ведь машину уже не вернуть, Несолоно хлебавши я возвращаюсь в свою комнату.
Наступил еще один день моего вынужденного отдыха.
Я решил больше никому не доверять и сам выбрал подходящее место для вечернего дежурства поблизости от дороги. Это была превосходная полянка, в глубине которой стоял каркас недостроенного дома. Кругом полно сухого валежника, да к тому же достаточно лишь протянуть руку, чтобы вытащить любую из торчащих в каркасе жердочек. Без костра здесь не обойтись. Ночью бывает очень холодно, пронизывает сквозной ветер. Из-за резкой смены температуры после дневного зноя начинает знобить. Не — надо забывать, что я нахожусь сейчас на высоте около полутора тысяч метров над уровнем моря.
Ни львов, ни леопардов здесь нет — так утверждают местные жители, но кто может поручиться за это? Что же касается гиен и шакалов, то их никто не принимает в расчет. Носорог? Этот всегда может повстречаться, ибо разгуливает где попало. Во всяком случае пребывание в лесу в полном одиночестве даже у костра — занятие не из приятных и безопасных. Но привыкаешь ко всему. Еще год назад я бы наверняка струсил, а сегодня не испытываю ни малейшего страха. Мне просто хочется спать. Голова опускается все ниже и ниже. Монотонное потрескивание горящих веток и перемещающиеся вокруг пурпурные тени как будто составляют против меня заговор. И если бы не необходимость внимательно следить за дорогой, я бы растянулся на траве и уснул по примеру вчерашнего старца. Теперь я понимаю его. Напоенный пряными ароматами воздух тропиков невольно одурманивает.