И тут наконец я понимаю, что это следы бегемотов. В сезон дождей здесь прошли сотни животных и испещрили болото таким странным образом. Потом болото засохло, сохранив выбоины с острыми краями.
Я продвигаюсь шаг за шагом, медленно и осторожно переставляя ноги, как канатоходец. Велосипед оттягивает мне плечо. Ведь почти все время я несу его на плече. Неужели так будет продолжаться и дальше?
К счастью, из-за дерева уже показалась деревенька, первое встреченное мною сегодня селение — всего четыре маленьких хижины. За ними кончается лес. Завтра мне предстоит переход через огромную степь. Недалеко река — в воздухе уже чувствуется влага. Растянутая на колышках сеть рождает во мне надежду отведать рыбы. Я почти убежден, что рыба будет непременно. Рыбаки и без рыбы — разве это мыслимо? Образ курицы растворяется в моем воображении, ее место занимает фаршированная щука. Незаметно для себя я оказываюсь у первой хижины. Спрашиваю, что здесь можно достать. Яйца и мед — ничего больше. Зарезать курицу они не могут, а лов не удался, так что рыбы нет.
И мне опять приходится довольствоваться крутыми яйцами без соли и чаем, на сей раз с медом. Все-таки какое-то разнообразие.
А рыбаки тем временем выносят из хижины совершенно новую, еще не бывшую в употреблении «кровать». Это максимум полутораметровой длины деревянный топчан, или так называемая китанда. Китанда представляет собой сооруженную из палок деревянную раму на четырех кривых ножках с натянутой на ней сеткой из лозы. Непонятно, почему китанды так коротки. Видимо, из-за отсутствия теплых одеял здесь привыкли спать скорчившись. Мой рост—192 сантиметра, нетрудно себе представить, какие пытки претерпел я на этом ложе.
Я устанавливаю китанду на так называемой баразе, или веранде, которая окружает почти каждую хижину. Сколько я проспал, не знаю. Разбудил меня довольно сильный толчок в плечо. Удивленный, я усаживаюсь на своем ложе и смотрю по сторонам. Ночь прекрасна. Небо усыпано звездами. И вот… на фоне Млечного Пути я вижу огромную крысу. Она спускается по столбу, за ней вторая, третья. Та, что тронула меня за плечо, уже сидит на земле и ждет. Видимо, крысы поселились под соломенной крышей и теперь, после дневного сна, отправляются на ночную охоту.
Стыдно признаться, но я ничего так не боюсь, как крыс. Я предпочел бы увидеть сейчас даже леопарда, но только не крысу.
Я перенес китанду под единственное в саду дерево. И хотя на нем почти нет листьев, все же гораздо спокойнее чувствуешь себя, ощущая нечто вроде крыши над головой.
На этот раз я пробуждаюсь от невероятного шума, который доносится с вершины дерева. Я задираю голову. Луна спряталась, и во мраке ночи я не могу ничего рассмотреть. На дереве начинается настоящее безумство. Ветви раскачиваются, хлопают, кто-то на них возится, и все это сопровождается громким кашлем и чиханьем. Похоже, что на дереве резвится целое стадо лемуров. А может быть, их беспокойство вызвано какой-то причиной? Может быть, поблизости дикий зверь? Или они просто заметили внизу спящего вазунгу и не могут надивиться на столь неожиданного гостя? Вазунгу же тем временем соображает, куда ему скрыться. Кто знает, что у обезьян на уме? Вдруг вся эта шумная ватага свалится ему на голову?
И я опять волоку свое ложе. Теперь на открытую площадку дворика.
Стояла глубокая ночь, когда меня разбудил болезненный укус под левую лопатку. Едва я открыл глаза, как почувствовал еще более сильный укус под мышкой, затем в шею, в живот, в веко. Вскочив на ноги, я уже не мог сообразить, где и как часто меня кусают. Я пригоршнями снимал с себя каких-то насекомых. Видимо, их нападению подверглась вся деревня, ибо сразу отовсюду послышались крики, зажглись масляные коптилки. На улице появились люди, вернее, человеческие тени с лампами-светлячками в руках. Они беспорядочно сновали кругом, внимательно разглядывая землю…
Широкая черная полоса тянется прямо по моей постели. Муравьи движутся, ни на что не обращая внимания, настойчиво, один за другим. И ничто не в состоянии противостоять им, остановить их поток. На своем пути они сносят все. Это одержимая, разрушительная сила.
— Золы! Скорее золы! — слышатся голоса, и люди бегут со всех сторон, чтобы успеть перерезать путь муравьям, рассыпав перед ними седой порошок.
И вот сломалась стройная колонна, разбежалась в панике ее головная часть. Что же будет? Маленькие ножки увязают и скользят — спасения нет. Войско в нерешительности останавливается, не зная, что предпринять дальше. Потом оно поворачивает назад, устремляясь на поиски лучшей дороги. Отступая, несчастные муравьи налезают друг на друга и идут, как по мосту. Фаланга поворачивает, широкая черная лента изогнулась, сменила курс и начала медленно отходить.
А на горизонте уже встает солнце. Пробуждается день. Я чувствую себя совершенно разбитым и измученным.
Выйдя из деревни, я сразу же оказался в зарослях травы, если можно назвать травой пятиметровые тростниковые стебли. Через густой тростниковый лес вьется узенькая тропинка. Кто ее протоптал — рыбаки или дикие животные? Я осторожно продвигаюсь по ней, толкая перед собой велосипед, и у меня создается впечатление, будто я иду по коридорам лабиринта. Выберусь ли я отсюда? Весьма возможно, что из-за первого же поворота навстречу мне выйдет лев или леопард. Как нам тогда разойтись! Меня охватывает такое чувство, будто я уже погиб, затерялся в этих нескончаемых зарослях. Рука немеет от лавирования велосипедом. Я держу его за сиденье, руль крутится из стороны в сторону, цепляясь за тростниковые стебли. Солнце печет все: сильнее. Воздух совершенно неподвижен, ни малейшего дуновения ветерка. Что-то затрудняет мое продвижение вперед, больно ранит пальцы. Наконец заросли травы обрываются у самого спуска к желтой речной долине. После мрачной зелени меня неожиданно ослепляют светлые краски, и я невольно зажмуриваюсь.
Вдалеке, несколько ниже, за темными пятнами ржавчины, виднеется лента Рувумы. Немного терпения, еще одно усилие воли — и вот я жадно припадаю губами к мутной, но очень холодной воде. Что за упоительное мгновение! Нет, этого никогда не сможет понять воспитанный на лимонадах обыватель.
В сухой сезон Рувума малопривлекательная река, всего лишь ручеек, струящийся между пляжей. Он напоминает пульсирующий кровеносный сосуд. Зато в сезон больших дождей, в период так называемой великой масики, здесь с ревом стремительно несется неуемная водная лавина, затопляя и поглощая все на своем пути.
— Мамба ико? — спрашиваю я рыбака, что проплывает в этот момент мимо. Он почти нагой. На страже нравственности и этикета всего лишь маленькая набедренная повязка. Его блестящая бархатистая кожа не нуждается в косметике, а великолепные бицепсы — в гимнастических упражнениях. Его воспитало солнце, за калил ветер. Разнообразие в его жизнь вносит необычно высокий скачок серебристой рыбки или свежий след леопарда на прибрежном песке.
— Мамба хапа ико? (Здесь есть крокодилы?) — повторяю я свой вопрос.
— Минги кабиса, бвана (очень много, бвана).
— Когда ты видел крокодила в последний раз?
— Года два назад…
— Два года… Превосходно! Я уже купаюсь! — кричу я, ныряя в воду.
Ощутить освежающую прохладу воды — это ни с чем не сравнимое наслаждение.
Наконец я сажусь в лодку, чтобы переправить на другой берег велосипед. В этой обстановке он выглядит необыкновенно величественно, напоминая какую-то большую современную машину. Он даже не помещается в лодке, и одно его колесо висит в воздухе.
Полдень, солнце палит нещадно, и я пользуюсь любой возможностью, чтобы окунуть в воду лицо и руки, облиться, освежиться.
И вот снова начался томительный пеший переход. Здесь, на португальской стороне, лес более густой и дикий, с огромным количеством слонового навоза. Должно быть это излюбленное место слонов. Проклятый велосипед невероятно обременителен. Дорога идет в гору. Мне самому трудно взбираться, а тут еще этот принудительный груз. Я поднимаюсь все медленнее, с трудом передвигая ноги. Уже давно перевалило за полдень, а кругом все тот же нескончаемый лес, те же деревья, те же гнезда термитов. У меня такое ощущение, будто я попал в западню. Кругом ни души. Там, на танганьикской стороне, мне встречались мавя, здесь, в их родном краю, нет никого. На обеих ногах я натер мозоли, и каждый шаг причиняет мне массу страданий. Чтобы скоротать время, я начинаю громко отсчитывать шаги. Считаю до ста, потом до тысячи…