Я отсчитал уже несколько тысяч шагов, а лес ничуть не изменил своего облика.
Ноги мои подгибаются, но конца подъема не видно. До ночи мне все равно не дойти. И какая в сущности разница, где отдыхать? Опасность везде одинакова. Как нарочно во время переправы через Рувуму подмокла коробка спичек, и теперь я не сумею развести огонь.
Тяжело дыша, я сел и оперся спиной о ствол дерева. Преодолеть сейчас еще один подъем — выше моих сил. Мне пришлось бы ползти на четвереньках. Я наслаждаюсь — отдыхом и прислушиваюсь к тихому говору засыпающего леса. Ничто не предвещает опасности…
Я поднимаюсь с большим трудом. В висках пульсирует кровь, щеки пылают. «Опять приступ малярии!» — промелькнуло у меня в голове. Один приступ я уже перенес в подобных же условиях. Где же это было? Ах да, вспомнил: между Китангари и той миссией… как же она называлась?.. Зубы неприятно лязгают, на лбу неожиданно, без всякой к тому причины, выступает холодный пот. Страх. Дикий, ничем не обоснованный страх овладевает всем моим существом. Я чувствую, что где-то рядом притаились дикие животные. Еще мгновение — и они разорвут меня в клочья. Неподалеку действительно блеснули чьи-то глаза. Это уж слишком… Толкая велосипед впереди себя, я делаю шаг за шагом, карабкаюсь вверх, движимый мыслью: лишь бы скорей, лишь бы скорей! Наконец я на вершине обрыва. Но что это? Может быть, мне изменяет зрение? Вдалеке блеснул свет газовой лампы. Обладателем такой лампы может быть только европеец, значит, это… начальник поста. Откуда в такой момент берутся силы, я, право, не знаю. Ноги сами несут меня. На дороге стоят какие-то люди, их становится все больше. Мне кажется, что, пробегая мимо, я улыбаюсь им.
Я врываюсь в широкие двери веранды и падаю в кресло. Передо мной появляется бой в белом переднике. Он молча подает мне холодное вино. Одним залпом выпиваю три стакана. Голова начинает кружиться. Я перестаю видеть и чувствовать, впадаю в какое-то блаженное состояние. Сейчас мне ясно одно: лес остался позади.
МАСКА
У Джулио нет важности начальника. Полностью оценить его я смог лишь вечером следующего дня, когда отступила мгла горячки и мир предстал передо мною в нормальном солнечном свете. До этого момента кровь в диком темпе пульсировала у меня в венах, а перед глазами ходили неестественно фиолетовые тени. На этот раз у меня был один из самых сильных приступов малярии. И если бы не своевременная действенная помощь весьма квалифицированного санитара, который сделал мне какой-то укол, не думаю, что я выздоровел бы так быстро.
Когда Джулио впервые увидел меня на своей веранде, удобно и бесцеремонно расположившегося в кресле со стаканом вина в руках, он ничуть не удивился. Ни слова не говоря, он приблизился ко мне, посмотрел на меня и, положив руку мне на лоб, позвал боя. Опытным глазом жителя тропиков он сразу определил, в чем дело.
— Сеньор болен, пойди позови санитара.
Буквально через пятнадцать минут я уже лежал на пружинном ложе, а заботливый Джулио стягивал с меня брюки. Видимо, я сразу потерял сознание и начал бормотать что-то по-польски. Только к вечеру следующего дня в голове у меня немного прояснилось.
Джулио — добродушно улыбающийся, толстощекий парень с черными, озорно поблескивающими глазами. Сколько ему лет? Самое большее двадцать пять. Дома, после работы, он первым делом берется за гитару. Она-то и сделалась посредником между нами и единственным переводчиком, так как я не знаю португальского языка, а Джулио не говорит ни слова по-польски. Мы объясняемся мимикой, жестами — остальное договаривает ги-тапа. Джулио знает все классические оперы. У него довольно приятный тенор, а я вторю ему отвратительным баритоном. В сфере музыки мы обретаем общность.
Джулио превосходно исполняет испанские и португальские народные песни. При этом он всегда сидит на столе, поставив одну ногу на стул и небрежно перебирает струны гитары.
Его гостеприимный дом я покинул лишь спустя четыре дня, когда санитар констатировал, что я совершенно здоров. На дорогу Джулио снабдил меня двадцатипятилитровой бутылью красного вина. И он и санитар авторитетно заявили, что только этот напиток может окончательно поставить меня на ноги. Вино было португальское, настоящее и превосходного качества.
И вот я еду не спеша на велосипеде, почти не нажимая на педали, ибо ровная дорожка постепенно спускается к океану. Таким образом я смогу проехать оставшиеся сто километров, отделяющие меня от моря. В каждой большой деревне Мозамбика имеется никем не заселенная хижина, специально предназначенная для путешественников-европейцев. В хижине стоит стол, стул и топчан. Нужно лишь нарвать свежей травы — и ложе готово. Так что хлопот с ночлегом у меня не было.
Однако проблема масок не продвинулась ни на шаг. На все вопросы я получал неизменно один и тот же ответ:
— Не знаем, бвана, у нас нет.
Иногда какой-нибудь наиболее хитрый джумбе указывал пальцем на соседнюю деревню, утверждая с многозначительной улыбкой, что там может быть что-то в Этом роде.
Я совсем измучился от этих бессмысленных скитаний и был уже близок к тому, чтобы отказаться от своей затеи.
Деревни племен маконде просторны и очень опрятны. Большой квадратный двор всегда чисто выметен. В центре его, как маленькая остроконечная крепость, возвышается курятник. Клетка для цыплят поставлена на столбы и таким образом хорошо защищена от хищников.
Внутри хижин образцовый порядок. В глиняных красиво разрисованных вазах хранится принесенная издалека вода. По стенам развешаны искусно вырезанные из дерева ложки, луки, стрелы и булавы.
В каждую деревню племени ведет широкая, содержащаяся в идеальном порядке дорога.
На седьмой день путешествия, когда я прибыл в очередную деревню и такой же, как все прочие, худой и хитрый джумбе заявил мне, что масок он никогда в своей жизни не видел, я потерял власть над собой. Я кричал во весь голос, ругался самыми последними словами, разумеется, по-польски.
Это произвело такое впечатление на джумбе и старейшин, что они даже побледнели. Видимо, выражение лица у меня было достаточно грозное, ибо не на шутку испугался и сопровождавший меня полицейский. Он начал что-то шепотом объяснять каждому в отдельности, пока все не сгрудились вокруг него и не стали совещаться, активно жестикулируя. И вдруг началась страшная суматоха, как бывает, когда кто-то воткнет палку в муравейник. Вокруг меня забегали, заметались люди; они подходили к джумбе и что-то шептали ему на ухо. Казалось, что они готовятся открыть мне какую-то тайну.
— Ты плохой джумбе, — закончил я свою тираду уже на языке кисуахили. — Бвана начальник наверняка будет недоволен и уволит тебя. Завтра же утром я пошлю к нему полицейского с докладом.
— Сегодня ночью у бвана мкубва будет маска, — шепнул мне на ухо джумбе, а полицейский кивнул, подтверждая справедливость его слов.
— Пусть бвана мкубва спит спокойно, мы разбудим его, когда придет время.
У меня не было никакой уверенности в том, что данное обещание будет исполнено, но я отправился спать.
Около полуночи я проснулся. Кто-то дергал мое одеяло:
— Бвана мкубва, иди посмотри на красивую маску!
Я вскочил.
Темная безлунная ночь. Узкая тропинка ведет в еще более темный лес. Мы движемся как по извилистому тоннелю. Идущий впереди несет маленький штормовой фонарь, тусклый свет которого едва проникает сквозь закопченное стекло. Я не вижу тропинки и поэтому стараюсь не отставать от него ни на шаг.
Так мы идем молча добрую четверть часа. Наконец; на светлом фоне неба обрисовались контуры какого-то строения.
— Входи, бвана мкубва! — донесся откуда-то низкий хриплый голос. Он прозвучал резко и безапелляционно, как будто отдавал приказ. Может быть, это привидение? Может быть, все это только кажется мне? Я колеблюсь Входить или нет?