Семен Семченок был душой молодых разведчиков. Уважали его за смелость и веселый нрав. Суровая природа Сибири воспитала в нем выносливость и упорство. Во время рейда по территории Польши он, как правило, возглавлял группу дальней разведки. Из района Овруча под Варшаву прошли с ним разведчики-чекисты. Собираясь в очередной поход, Семен, вскидывая на плечо автомат, говорил: «Эхма, вдарим по бездорожью», — и уходил. В нем удивительно уживались собранность и беспечность. Больше всего на свете любил Семен Сибирь. В Мосуре мы встретили старика, настоящего сибиряка. Его сын служил в армии на Украине, женился и осел здесь. Старик переехал к нему.
— Климат здесь не тот, — жаловался Семену Федор Андреевич, так звали старика. — Не поймешь, паря, когда тут зима, а когда весна.
— Зима — это мороз, — поддакивал Семен, — идешь, а под ногами снег скрипит, углы домов трещат, вороны на лету замерзают. Правильно, отец, я говорю?
— Пошто же неправильно, правильно, — подтвердил старик, — только паря, вот замерзших ворон мне видеть не приходилось.
Кто-то из присутствующих заметил: «Что и говорить, в такой мороз не только вороны, но и слоны замерзнут».
— Какие слоны? — не понял Семченок.
— Обыкновенные, те, что с хоботом, — ответил тот же голос.
Семен только глянул в сторону шутника и продолжал:
— А весна! Море воды, камни катит, шум, а потом раз — и сухо. И всего много — леса, солнца…
— Верно, сынок.
Старик тосковал по Сибири. Вспоминал село Ягуново, окруженное лесом и оврагами, по которым струились ручейки Но не все там было ладно. Рассказывал он, что на сходке мужики приняли решение: лес разбить на делянки А потом варварски истребили его. Топор и пила за несколько лет раздели село, оставив его нищим и голым. Высохли речки, ушли звери, а пение птиц заменило завывание ветра.
— Несознательный тогда мужик был, — сказал Федор, — другое дело теперь, поди, не узнать село-то, потому как все по науке делается.
— Уезжай, отец, в Сибирь.
— Уеду, как можно будет…
Старик тепло попрощался с Семеном. Он стоял на улице, пока последняя повозка не скрылась за поворотом.
Вспомнился мне и такой эпизод из жизни Семченка. Шестнадцать разведчиков-чекистов под командой Семена держали заслон на железной дороге Билгорай — Замостье. Прошли основные силы партизан, но опаздывал 2-й полк и снять заслон было нельзя. В это время подошел поезд, груженный танками и автомашинами. Паровоз подорвался на мине, разведчики обстреляли эшелон, Сначала гитлеровцы растерялись, а потом развернули башни танков и открыли огонь. Плаксин вел огонь стоя.
— Ложись, сукин ты сын, — крикнул Семченок.
Плаксин плюхнулся в сугроб. Подошел 2-й полк. Его опытный командир Петр Кульбака повел партизан в атаку, и с гитлеровцами было покончено.
Четырнадцать танков и два десятка автомашин были подорваны и сожжены.
После боя Семченок кричал на Плаксина:
— Ты почему не ложился? Пулю схватить хочешь? Боевого устава не знаешь, вот что я тебе скажу!
— Виноват, — оправдывался Плаксин, — забыл лечь.
Стряхивая снег, Плаксин ворчал: «Товарищ старший лейтенант заставил меня лечь в снег, теперь буду мокрым ходить. Моя мама говорила, что я мальчик хрупкого здоровья и во время боя должен выбирать сухое место. Сыночек мой дорогой, — говорила она, — мальчик ты нежного склада, бойся простуды».
Семченок улыбнулся и зашагал вслед удалявшимся партизанам.
И вот опять Семченок уходит на задание.
После инструктажа я сказал Семену.
— Имей в виду, они нам нужны не мертвые, а живые.
— Есть доставить живыми! — и, как всегда, добавил: — Ударим по бездорожью!
Операция была проведена блестяще. Хлопцы захватили националистических карателей на хуторе в районе села Печихвосты. Налет был проведен молниеносно: в течение десяти минут все было кончено. Бандиты, как доложил Семченок, успели сделать несколько выстрелов, ранив лишь лошадь. Пять человек были доставлены в расположение опергруппы.
Допрос шел за допросом. Десять дней нам приходилось работать настолько напряженно, что не оставалось времени для сна. На допрос привели захваченного националиста, а мною овладело какое-то дремотное оцепенение, с трудом открыл глаза.
На стуле сидел мелкий человечек. Его лицо вполне вместилось бы, как говорят украинцы, в «жменю». Нижняя челюсть торчала узким клином, от него несло самогонным перегаром. «Красавец мужчина», — подумал я.
— Ваша фамилия?
— Хрен, — назвался арестованный.