17 февраля Адам сообщил, что в ближайшие два дня авиаполк, дислоцирующийся в районе Люблина, будет бомбить советских партизан.
— Командир этого полка, — сказал Адам Стрельцову, — запросил метеосводку погоды на два дня, вот ее копия.
Стрельцов поручил Турвицу доложить, что сообщения Адама подтверждены из Люблина Николаем.
— Надо уходить, — сказал Вершигора. — Фрицы педанты и действуют точно по приказу, раз машину запустили — будут бомбить.
18 февраля 1944 года соединение оставило Боровец, а спустя десять часов авиация противника начала бомбежку.
Почти десять дней не выходили мы из тяжелых боев. Фашисты направили против нас воинские подразделения, личный состав и вооружение которых в несколько раз превосходили наши силы. В самый разгар ожесточенных боев дивизия располагала всего лишь одной 76-миллиметровой пушкой, вторая подорвалась на мине на подступах к реке Сан. Погибли артиллеристы Виктор Морозов и Николай Амелин. Я дружил с этими ребятами и с их командиром Дегтевым. Вспоминается последняя встреча с ними. Уже темнело. Обозы дивизии двигались к Сану. Я стоял на обочине дороги, Морозов и Амелин сидели на лафете орудия и о чем-то беседовали. Заметив меня, они помахали руками, а через час их уже не стало.
ВСТРЕЧА СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ
Покинув Боровец, соединение миновало шоссе Билгорай — Ярослав и расположилось в селе Майдан Янувского повета.
Сюда прибыл Семен Стрельцов с Николаем из Люблина. Его работа с нами началась с первых же дней нашего пребывания на территории Польши.
Как это произошло?
Даниил Жарко, Ваня Сергиенко и Володя Павлюченко привели ко мне сорокапятилетнего человека.
— Вот яка справа, — сказал Сергиенко, — охвицера поймали, вин каже з Люблина, приехал до сестры.
Николай двадцать лет проработал в полиции Люблина. Довольно обширные связи, в том числе и с чиновниками Люблинского дистрикта, давали ему возможность быть в курсе многих событий. Николай был патриотом своей родины, давно уже связался с движением Сопротивления и оказывал ему немалые услуги. В беседе с нами он был откровенен, и мы договорились о совместной работе.
Еще до стоянки в Боровце мы дважды получали от Николая ценную информацию. И вот сейчас он вместе с Семеном Стрельцовым прибыл в Майдан, чтобы решить ряд вопросов. В Люблин с двумя следователями СД прибыл гестаповец Вернер Фельдман. Одни его называют штурмбанфюрером, другие — штандартенфюрером.
— Это важная фигура, — сказал Николай, — он занимается уголовными преступниками люблинской тюрьмы, собирается направить их к вам с заданием.
Для выполнения технической работы и отдельных поручений Фельдман привлек местных гестаповцев, в том числе знакомого Николая унтерштурмбанфюрера Ганса Рутке.
— Что больше всего любит Рутке? — спросил я. — Есть ли у него какая-то слабая сторона?
— Больше всего, — ответил Николай, улыбаясь, — он любит самого себя, деньги и шнапс.
— Скажет правду, если пообещать деньги?
— Нет. Деньги возьмет, но обязательно продаст. Убежденный нацист, к тому же мечтает заработать более высокое звание.
— Рутке вам доверяет?
— Да. Немало водки он выхлестал у меня.
— О вашей дружбе с ним кто-нибудь знает?
— Думаю, что нет. Рутке замкнут, к тому же ему невыгодно афишировать дружбу со мной, потому что я поляк, а он «чистокровный» ариец, да еще гестаповец.
Вдруг Стрельцов вспомнил:
— Вернер Фельдман! Да ведь это же наш старый знакомый! Помните, что рассказывал о нем Илларион Гудзенко?
Я вспомнил. Два года назад в Брянских лесах Гудзенко рассказал, что гестаповец Вернер Фельдман освободил из орловской тюрьмы уголовников и направил их к брянским партизанам.
— Ловко, сукины дети, придумали, — усмехаясь, говорил тогда Гудзенко. — Вывели на работу пятнадцать бандитов и устроили им побег. Среди них было пять агентов. Всех их партизаны разоблачили.
Семен был прав. Фельдман действительно оказался нашим старым знакомым. Это был серьезный и опасный противник.
— Ганса Рутке, — сказал я, — нужно выкрасть. Но только после того, как агентура Фельдмана покинет тюрьму. Иначе исчезновение Рутке насторожит Фельдмана, и он может использовать уголовников, о которых мы ничего не будем знать.
— Машину обеспечьте, — обратился я к Николаю, — шофер будет наш.