Весна была в полном разгаре, бурно шумели ручьи, кое-где на пригорках показалась зелень.
Стайка ребятишек, засучив штаны, босиком бегала по грязи и холодной воде. Прислонившись к углу избы, я какое-то время наблюдал за их игрой.
Когда мы вошли в отведенную нам избу, на лавке лежал мальчишка лет девяти и громко плакал, а мать завязывала тряпками намазанные сметаной ноги. Мне показалось, что я уже видел этого пацана в луже.
— Вы только посмотрите, добрые люди, — обратилась она к нам, — сладу с ним нету, каждый день луплю ремнем — не помогает. Бегает босиком. А ведь еще заморозки бывают.
Как потом оказалось, Наталья Федоровна, так звали хозяйку, лишь для красного словца сказала, что лупит Кольку каждый день. Володя Павлюченко, посмотрев на его ноги, сказал:
— Знаешь, Коля, если говорить откровенно, тебе стоило всыпать, у тебя же кожа потрескалась до крови.
Коля уже не плакал. Он спокойно ответил:
— Это она так, чтобы власть показать. Она добрая, только грозится, а не бьет. У меня каждую весну цыпки. В прошлом году хуже было.
Только мы расположились в доме, разведчики привели подозрительного человека. Допрашивать его здесь было нельзя. Перешли в другой дом.
В сопровождении известного партизанского разведчика Ефрема Берсенева осторожно, как бы крадучись, вошел задержанный. Он, не торопясь, устремив взгляд на иконы, перекрестился и изрек:
— Благословен господь бог наш, мир вам, православные!
В углу под иконами сидел Володя Павлюченко, он растерялся, ведь молился-то дед прямо на него. Володя, скользя по лавке, отодвинулся в сторону.
— Садитесь, — ответил я. — Будем говорить не о божьих, а о мирских делах.
Перед нами сидел дряхлый старик, длинные волосы спадали до плеч, смешивались с седой бородой, весь он был какой-то грязный и жалкий. Глубоко впавшие глаза осторожно обшаривали комнату.
— Я, гражданин начальник, — сказал задержанный, — с отроческих лет проповедую благодетель божью.
«Ага, — подумал я, — гражданин начальник. Значит, бывалый тип».
Вмешался Берсенев:
— Иван Яковлевич, он придуривается. Задержали мы его не случайно, он ходил по деревням, выявлял советских людей, интересовался партизанами.
Берсенева я знал давно. В соединении его почему-то звали Сашей, хотя мать назвала его Ефремом. Берсенев был очень хороший разведчик. Мы не знали случая, чтобы материалы, добытые Сашей, не нашли подтверждения. И сейчас задержанный заерзал на стуле, опустил голову так низко, что борода оказалась на коленях.
— Ну, раб божий, — сказал я, — давайте будем говорить откровенно. Идет война, а времени у нас мало.
Наступило молчание. Никаких документов у старика не было, и он мог назвать себя кем угодно. Как бы очнувшись, он сказал:
— Семейкин я, Осип Порфирьевич. Все надоело, жизнь кончена. Буду с вами откровенным, потому что зол на них, они окончательно исковеркали и без того нерадостную мою жизнь.
— Кто это они?
— Немцы, конечно.
Глухим, скрипучим голосом он медленно «выталкивал» из себя слова. Родился Семейкин в богатой религиозной семье в таежной сибирской деревне. Отец имел большое хозяйство, пасеку, занимался извозом и держал батраков. Осип — единственный наследник отцовского богатства, учился в Кузнецкой гимназии, после которой отец предполагал перевести его в Томскую духовную семинарию. Осип любил погулять, поесть, а денег, которые давал скупой отец, не хватало. Тогда он уговорил двух гимназистов, они поехали в деревню, ночью проникли на пасеку отца, разорили пять ульев, чтобы продать мед на базаре. Отец узнал «почерк» сына и немедленно примчался в город. Он застал сынка в постели искусанного пчелами. Залепив ему пару оплеух, сказал:
— Ну вот что, ты годишься служить сатане, а не господу богу. Денег от меня ты больше не получишь. Живи по своему разумению.
Перекрестившись, отец уехал. С гимназией было покончено. Осенью 1916 года Осип работал сначала переписчиком, а потом счетоводом в частной фирме, скупавшей пушнину, и смиренно ждал кончины отца. Наступившая революция развеяла мечты Осипа.
— В деревню, где жил отец, прибыл какой-то отряд анархистов, — сказал Семейкин, — дом сожгли, лошадей угнали, а хозяйство разорили.
Собрав пожитки, Осип махнул подальше от этих мест, в Томск. Там он стал советским служащим по счетной части. Не будем больше утруждать читателя биографией Семейкина. Скажем коротко. В Томске он познакомился с девушкой-москвичкой, женился и, таким образом, «по воле господа» стал жителем столицы. Жена работала медсестрой, а Семейкин бухгалтером продуктового магазина. Сначала все шло хорошо; родилась дочь и жили в достатке.