Мы уж и про обед забыли, мы так устали, что я еле-еле зашила наволочку. Мы сидели на лавочке у дверей дома и нисколько не радовались, что скоро приедут наши.
— Нагорит нам от мамы,— сказала я.
— Конечно, нагорит,— скучно согласилась Галка. Глаза у нее были большие и печальные, какие она делала нарочно, когда подлизывалась.
— Целую подушку пораскидали,— сказала я,— а у нас их и так мало.
— Но мы же не нарочно. Баба Ната сколько раз говорила, что, когда разобьешь тарелку, или чашку, или чего-нибудь порвешь, за это нельзя ругать, пбтому что человек это сделал не нарочно.
— А по-твоему, подушки мы нечаянно, что ли, выстирали? — спросила я.
— Ну и подумаешь, ну и пусть нагорит,— сказала Галка.— Зато теперь маме не надо мне косы заплетать. Хорошо быть стриженой, легко так!
А я подумала, что и за Галкины косы нам тоже может здорово нагореть.
Сначала мы увидели деда Володю, лицо у него было веселое, на щеках ямочки. В руке он держал свой большой, как чемодан, щекастый портфель, и мы подумали, что он привез нам что-нибудь интересное, потому и веселый такой, может быть, новые книги, дед Володя всегда покупал нам интересные книги. Он, наверно, удивился, почему мы с писком да с визгом не бежим им навстречу — ведь за дедом еще шли и мама с бабой Натой.
— Которые тут мои внучки? — крикнул нам дед. Он часто нас так спрашивает, а мы ему отвечаем:
— Вот они — твои внучки,— и бежим к нему наперегонки. А сейчас мы сидели, как приклеенные, и молчали.
— Да что у вас тут стряслось? — спросил дед Володя.— Может, вам даже не хочется знать, что в моем портфеле?
Как бы не так, нам очень хотелось знать, что у него в портфеле, но мы все равно сидели на месте и молчали.
— Подожди! — крикнула мама.— Не показывай без нас.
Дед подождал их, потом открыл свой большой портфель и начал медленно считать:
— Ра-аз, два-а, три!
И мы увидели... черепаху. Не какую-нибудь, а нашу Путьку. Мы бы узнали ее из тысячи черепах, даже если бы у нее на спине не было чернильного пятнышка.
— Получайте вашего крокодила,— сказал дед Володя. Мы вскочили, начали с Галкой вырывать Путьку друг у друга и совсем забыли про подушки. Дед сказал, что нашел ее прямо на тропинке, наверно, вылезла на солнышке погреться, что вот пообедаем мы, да и устроим ей баню, а то уж больно она пыльная, небось где только не ползала шлялочка-гулялочка.
Дед говорил, а мама с бабой Натой ничего не говорили, они только во все глаза смотрели на Галку. Галка поняла, почему они на нее так смотрят, и вдруг выпрямилась, откинула голову назад и сказала:
— Вот взяла и остриглась!
— Это... я ее... — сказала я.
— Вижу, что не парикмахер. Принеси-ка сверху большие ножницы, просто сил нет смотреть на это уродство.
Мама старалась говорить строгим голосом, но в глазах у нее не было ничего сердитого, ничего строгого, а когда она смотрела на бабу Нату или на деда Володю, то даже улыбалась. Все-таки очень трудно понять этих взрослых. Иногда за какую-то ерунду от них влетает, а косы мама растила Галке целых три года, смазывала, мыла чем-то полезным. Я через две ступеньки сбегала наверх за ножницами. Мама усадила Галку на лавочку, накрыла ее полотенцем, все, как в настоящей парикмахерской.
— Хочу, чтоб перед зеркалом,— сказала Галка.
— Сиди! — прикрикнула на нее мама. Меня она тоже иногда сама подстригает, только меня трудно стричь, потому что я немного кудрявая, а у Галки челка сразу получилась ровненькая.
Мама оглядела ее со всех сторон и сказала, тоже как говорят в парикмахерских:
— Кто следующий?
Видно, уж очень ей надоело возиться с Галкиными косами, раз нам от нее не нагорело и она еще даже шутила.
Про подушки рассказала Галка.
Дед очень смеялся, он прямо гнулся от смеха. И все приговаривал: «Ой, не могу... ой, уморили! Значит, сачками ловили мою подушку?» Баба Ната тоже смеялась до слез. И тут уж наша мама рассердилась.
— Смейтесь, смейтесь,— сказала она своим родителям,— потом ваши милые внучки еще не такое выкинут. Ведь это надо, целую подушку пустить на ветер! Ну, погодите у меня, уедут завтра ваши заступники — я с вами поговорю. Вот посмотрите!
Мама очень расстроилась, она даже побледнела, и губы у нее дрожали. Баба Ната усадила ее на скамейку рядом с собой, стала ее тихонько уговаривать: