Мы живем на проспекте Ленина. Этот проспект — мой ровесник. Незадолго до моего рождения здесь был настоящий лес. Люди приезжали сюда по выходным дням подышать свежим воздухом. И это называлось — выехать за город.
А сейчас это самая красивая улица в Харькове, широкая, как площадь, дома здесь высокие, магазины стеклянкые, насквозь просвечиваются. И летом везде-везде цветы, возле детского сада, куда мы с Галкой ходили — розы, возле нашей школы — розы.
А какой в Харькове зоопарк! Мы с Галкой были в московском, так наш еще больше. И столько там всяких зверей!
Мы уже соскучились по Харькову, по ребятам, по нашим рыбкам, даже по смешным зеленым уродцам — кактусам, которые мы с Галкой уже второй год собираем.
Но не охота нам уезжать и отсюда. По утрам я все смотрю, как перепархивают с ветки на ветку разные птахи, как вытягивают шейки, когда поют. Я говорю им: «Мы оставляем вам на зиму рябину. Ни одной ягодки не сорвали, все вам. Угощайтесь, пожалуйста, на здоровье. Зимой вас еще будут подкармливать наши старички — дед Володя с бабой Натой. Слышите, наша мама все пилит да строгает; это она кормушки для вас мастерит. Мы уже крупы, подсолнухов для вас накупили». Конечно, всё это я говорю про себя.
По утрам мы лежим с Галкой тихонько-тихонько и ждем. Вот птицы вдруг всполошились, закричали, зачирикали. И тут же мы слышим: «Тцок, тцок, тцок». Наконец-то к нам пожаловали наши рыжули. Теперь уже совсем не поймешь, которая тут Соня, которые ее дети. Все одинаковые. И все такие храбрые, прыгают прямо на подоконник. Схватят орех — и прыг обратно на дерево. Но это не потому, что они нас боятся, просто они хотят поскорее перетаскать всё, что мы положили для них на подоконник, в свои кладовки. Наши белки уже готовятся к зиме.
Каждое утро приходит к нам Алеша, то с Данилкой, то один. Он помогает маме мастерить кормушки для птиц, кувыркается на трапеции. Он уже совсем к нам привык, и мы тоже очень к нему привыкли. Скучно нам будет без него. Однажды он прибежал очень веселый и сказал, что доктор разрешил свозить Дмитрия Ивановича на луг, он давно туда просился, потому что когда он еще не болел, то очень любил там гулять, а весной удил в Безымянке рыбу.
Мы повезли Дмитрия Ивановича рано-рано утром. Взяли с собой и Данилку. Тетя Маша надела на него белую фуражку с длинным козырьком, а через плечо повесила ему маленькую флягу со сладким чаем. Данилка у нас водохлеб. Он важно шагал рядом с коляской и даже не разрешал брать его за руку. Галка была у нас разведчицей, она забегала далеко вперед, потом возвращалась и говорила, по какой тропинке лучше ехать дальше, чтоб не больно трясло.
На лугу уже давно скосили траву, уже немножко подросла новая, но все еще пахло сеном. Дмитрий Иванович глубоко дышал, лицо у него стало розовым, совсем как у здорового человека. Казалось, вот сейчас сбросит он с ног одеяло, встанет и пойдет.
— Шобака! — вдруг завопил Данилка. Он вместо «с» почему-то выговаривал «ш», а вместо «ш», наоборот, «с».— Шобака, шобака! — громко повторял он и прятался за спинку кресла.
Собаки нигде не было. Зато на луг пришел со своей коровой дедушка.
— Чего ты испугался? Это самая обыкновенная корова,— сказала я Данилке.— Ты что, коров никогда не видел?
Но Данилка мотал головой, замахивался на корову кулаками и кричал: «Ка-ак дам!»
— А вы знаете,— сказал Дмитрий Иванович,— пожалуй, он первый раз видит корову. Ну, конечно, первый раз, в Москве-то где ее сыщешь?
Скоро дед с коровой подошли к нам поближе. Дед снял теплую зимнюю шапку и низко поклонился, по-моему, Дмитрию Ивановичу, потому что смотрел только на него одного.
Вот увезли сенцо,— сказал он тонким голосом,— и и опять нам с Милухой вышло позволенье гулять здесь. — А где же ваш малыш? — спросила Галка.
— Это ты про телочку, что ли? В деревне она, где же ей еще быть.— Дед хмыкнул.— Небось уже маленко остепенилась, не скачет, задравши хвост. Колхозу я ее подарил, в котором раньше жил, своему родному колхозу, стало быть. Я ведь здесь у сына своего живу, кабы не внучата, мы бы и с этой не хороводились.
Данилка уже вышел из-за кресла, но смотрел на корову еще сердито. Старик опять хмыкнул, наверно, он так смеялся, и сказал, что Милухи бояться нечего, что у нее даже рога добрые, ни разу она еще ими ни на кого не замахнулась, не то чтобы боднуть. Я собрала пук сена, его еще много осталось в кустах, и стала кормить Милуху. Она хрумкала сено и качала головой, будто говорила мне: «Спасибо». У нее не только рога, у нее и глаза были добрые.