— Теперь позагораем,— говорит дядя Слава и выходит из машины покурить.
Мимо нас все идут и идут поезда. А мы все стоим и стоим. А баба Ната нас все ждет и ждет, наверно, беспокоится, куда это мы пропали, не случилось ли с нами чего.
Мы любим считать вагоны в поездах, а сейчас не считаем, сейчас нам не до этого. Но вот шлагбаум стал медленно подниматься. Наконец-то!
Еще издали мы видим нашу худенькую бабу Нату. Она в белой кофточке, а на ногах у нее белые босоножки. Наша баба Ната любит белые платья, белые кофточки. Дома у них с дедом Володей много белого — одеяла на кроватях, занавески на окнах, скатерти. Баба Ната у нас врач, много-много лет, кажется, уже тридцать лет, она работает в больнице, лечит людям глаза, делает операции. А в больнице ведь всё кругом белое, и она нам говорила, что очень привыкла к белому цвету.
Мы с Галкой прямо набрасываемся на бабу Нату, целуем ее, обнимаем. Мы по ней соскучились.
— Уже повисли, поздороваться не дадут,— громко говорит мама.— А ну-ка посторонитесь!
Баба Ната зажимает ладонями уши и смеется:
— Ну и голосок у тебя, дочь.
Я смотрю то на бабу Нату, то на маму. Очень они похожи друг на друга. Только мама полная, румяная, а баба Ната худенькая и почти совсем не румяная. Через двадцать лет мама будет, как сейчас баба Ната, а я, как сейчас мама, потому что похожа на маму. Вот о чем я вдруг подумала.
Дед Володя говорит бабе Нате:
— Познакомься, пожалуйста, это Вячеслав Александрович, бывший моряк Балтийского флота, а теперь шофер первого класса. Сегодня мы уже в третий раз с ним встретились. Вызвал я утром по телефону такси, чтоб на вокзал ехать, смотрю, а за рулем-то мой старый знакомый.
— Главное, ну, еще совсем недавно я вашего хозяина в его институт возил,— сказал Вячеслав Александрович,— посидели мы тогда с ним в машине рядком, поговорили ладком. А нынче вот опять встретились. Не часто такое случается.
Дед берется за самые большие чемоданы, но дядя Слава говорит ему;
— Уж это вы, папаша, бросьте, тут немножко помоложе вас мужики найдутся.
Тропинка к дому узкая, мы идем гуськом. Впереди всех баба Ната. У самого дома она оборачивается и спрашивает нас:
— Кто угадает, чем это тут так пахнет? Мы все нюхаем, и дед говорит:
— Манной кашей, пожалуй.
Это он нас с Галкой дразнит, он знает, что мы терпеть не можем манной каши.
— Пирогами пахнет! — кричим мы с Галкой.
— Вы, молодой человек, любите пироги? — спрашивает дядю Славу баба Ната.
— А за что же их не любить-то? — тоже спрашивает ее дядя Слава.
— Значит, сейчас мы вас угостим пирогами.
Дядя Слава отказывается, он говорит, что ужасно спешит, что попробует ее пирогов в другой раз, но баба Ната даже не слушает его, она берет его под руку и ведет вверх по лестнице на второй этаж, потому что мы живем на втором этаже, а на первом живут другие люди, но они почти всегда в городе.
Пироги дяде Славе нравятся, он качает головой, жмурится, он говорит, что никогда не ел ничего более вкусного.
— Да, уж что-что, а на эти дела наш доктор мастер.— Дед часто называет так бабу Нату — «наш доктор».
Потом мы все провожаем дядю Славу к его «Волге». И вот он уже сел за руль, машина заурчала, тронулась.
— До свиданья,— закричал нам из окошка дядя Слава.— До скорой встречи!
«Какая уж там скорая встреча,— подумала я,— никогда, наверное, мы с ним больше не увидимся».
КАБАНЧИК
— Пожалуйста, не выпускайте Путьку без меня,— попросила баба Ната. Она мыла посуду.
— И без меня,— крикнула мама. Она выгребала все из чемоданов.
Дед подмигнул нам с Галкой и сказал:
— Будем мы тут каждого ждать!
Баба Ната ничего не ответила. Она не видела, что дед вовсю улыбается, но все равно знала, что он шутит. И мама, конечно, знала, но все-таки крикнула:
— А я не каждая, я твоя дочь. Мы встали в кружок.
— Можно я... — начала было Галка канючить, но мама перебила ее:
— Пожалуйста, не делай мне печальных глаз. Так и быть, Путьку выпустишь ты, ты о ней лучше всех заботишься.
— Правильно,— сказала я,— давай уж выпускай.— Но про себя я подумала, что уж больно часто я этой Галке сегодня уступаю, как бы не зазналась.
Галка вынула из коробки Путьку, прижала ее к себе, как котенка, чего-то тихонько сказала ей и опустила на траву. А Путька, ну, хоть бы на минутку задумалась, хоть бы осмотрелась, куда это ее привезли, нет, она только разинула рот, это она у нас так улыбается, вытянула шею и — раз-два — пошагала вперед. Мы с Галкой совали ей ее любимые листья одуванчика, листья клевера, но она и смотреть на них не хотела, а все шла и шла! Наверно, она боялась, что ее опять посадят в коробку из-под папиных башмаков.