– Почему именно рыба? – задумчиво переспросил Русанов. Он подошёл к карте Сахалинской области. – Вот, посмотрите, – сказал он, очерчивая пальцем край острова, – это наше западное побережье. Сопки… впрочем, у нас везде сопки… Скалы… Здесь прекрасный рейд. Маленький городок – он чище остальных. На сопках лес… хвойный и лиственный, – посмотришь – Россия! Воздух хороший, свежий, много йодистых испарений, для здоровья прекрасно… Здесь расположен рыбокомбинат, – впрочем, какой там комбинат!… Флот никудышный, оборудование растащили японцы. Но зато рыбы!… Прямо-таки несметное количество. Только вся она, – Русанов усмехнулся, – в море. Её надо взять. Люди есть. А организации пока никакой.
Он в упор посмотрел на Доронина, сдвинув брови.
«Я его понимаю, – думал Доронин, – очень хорошо понимаю. На его месте я говорил бы то же самое. Ему сейчас нужны работники именно на рыбу. И он прав, посылая меня туда…»
Русанов же, внимательно следя за выражением лица Доронина, думал о том, что должен убедить этого человека – не заставить, нет, а именно убедить – в важности поручаемого ему дела. Доронин понравился Русанову ещё там, на пароходе. И сейчас ему нравилось, как Доронин с ним разговаривал.
«Такого надо в огонь, в самое пекло, – думал Русанов. – Тихая заводь – смерть для него. Ответственность, большую ответственность на его плечи, чтобы руководил людьми, чтобы отвечал за их судьбы. А справится ли? Справится! Партия, Ленинград, блокада, ордена – все это перетянет. Жизнь перетянет! Надо только убедить его, заставить загореться!»
Один из стоявших на столе телефонов резко зазвонил.
Русанов поднял трубку:
– Сахалин слушает, Русанов у телефона.
Он секунду помолчал.
– Здравствуйте, Николай Леонтьевич! Только сегодня вернулся. Да, обо всём договорились. Рыбу будем отгружать на трёх пароходах. Как говорится, было бы что! И насчёт угля договорённость имеется. Словом, в вопросах транспорта полная ясность!
«Наверное, Хабаровск», – подумал Доронин.
– Хочу ещё раз попросить вас, Николай Леонтьевич, – продолжал Русанов. – Ко мне позвонили из министерства, говорят, что оборудование для шахт будут отгружать только в первом квартале. Это нас совершенно не устраивает. Как же мы будем работать до этого? Японскими обушками? Да нас донбассовцы засмеют!
Несколько секунд он слушал, потом сказал:
– Ну, спасибо, спасибо! Как у вас погода? А у нас то лето, то осень. Что? В сердце? Нет, в сердце осени нет, Николай Леонтьевич. Просил бы передать Анастасу Ивановичу нашу благодарность за помощь и, главное, за кадры. Что? Прибывают, уже прибывают. Какой народ?
Хитро прищурившись, Русанов взглянул на Доронина и продолжал:
– В общем, хороший народ, наш, советский… Ну, желаю всех благ. Уж извините, ночью, может быть, побеспокою.
Доронин сидел, опустив глаза. Он уже давно понял, что Русанов говорил с Москвой. Секретарю обкома не пришлось даже повышать голос, будто Москва была совсем рядом.
Русанов положил трубку.
– Те люди, что встретились вам на пирсе, – медленно заговорил он, – рыбаки с одного из восточных комбинатов. Трое из них – явные рвачи. Такие обычно бегут, едва получив аванс, Но двое – честные люди. На комбинате плохо, директор не сумел сплотить людей, создать для них хорошие бытовые условия… Он вёл себя как плохой хозяйственник. И он не был политиком. Говорю «не был», потому что он уже снят с должности.
– Правильно, – вырвалось у Доронина. Русанов, чуть сощурившись, улыбнулся:
– Завтра приезжает уполномоченный Министерства рыбной промышленности, и мы встретимся ещё раз. А пока желаю вам хорошего отдыха. Передайте моему помощнику, чтобы он направил вас в общежитие обкома.
Поздний вечер. Раскисшая от дождя грязь хлюпает под ногами. Доронин идёт по чужому городу.
Странный, призрачный, мутный свет течёт из прикрытых вощёной бумагой окон. Тихо кругом – только чавкают по грязи деревянные башмаки японцев. Где-то слабо, но надрывно визжит паровоз. Потом откуда-то медленно выползает луна, и далеко впереди возникают сопки. Они стоят – невысокие холмистые горы, облитые неярким желтоватым светом. Из-за сопок поднимается туман.
Наконец Доронин находит общежитие обкома. В большой, заставленной койками комнате жарко, шумно и оживлённо. Все места заняты. Через несколько минут должна начаться лекция о международном положении. Входит лектор – немолодой, седоватый человек в очках. Все затихают.
Доронин слушает лекцию, – речь идёт о последних событиях в Японии. «Выход в Тихий океан», «Курилы», «японский плацдарм», «американцы на Хоккайдо» – все эти слова, не раз слышанные им на материке, вдруг приобретают для него сейчас особую конкретность.
Лекция окончена. Комендант ищет место для Доронина. А тому кажется, что он не на острове, не на краю света, а в самом обычном обкомовском общежитии перед открытием партийной конференции.
Молодой парень читает вслух постановление Совета Министров и ЦК партии об образовании Совета по делам колхозов.
Завязывается оживлённый разговор. Люди спорят о том, как практически будут складываться отношения местных советских и партийных органов с представителями Совета, которые, согласно постановлению, подчиняются непосредственно Москве.
Незаметно для себя Доронин втягивается в спор и доказывает, что практически этот вопрос может приобрести остроту только при наличии крупных недостатков в деле руководства колхозами. При правильной же линии и представитель Совета, и местные органы будут работать в одном направлении и между ними не будет никаких разногласий.
В это время входит комендант и сообщает, что для Доронина наконец найдено место.
Под общий доброжелательный хохот Доронин устраивается на японском бильярдном столе – низком и широком.
Стены комнаты состоят из лёгких ширмочек и экранов. Доронин отодвигает одну из ширм, и комната из квадратной сразу превращается в узкую и длинную… Доронин отодвигает другую стенку, и перед ним открывается ниша. В ней лежит несколько подушек. Он перетаскивает их на бильярдный стол. Потом, любопытства ради, отодвигает поочерёдно все ширмы, раздвигает стены – и комната на его глазах меняется, то вытягиваясь в коридор, то снова превращаясь в квадрат. На ширмах нарисованы причудливые пейзажи: уродливо изогнутые деревья, растущие у подножья замысловатых гор. Горы сменяются драконами, драконы – иероглифами…
Наконец Доронин укладывается. Все уже спят, и он лежит в полумраке и тишине, окружённый горами, карликовыми деревьями, драконами и иероглифами. Но он не спит.
Перед глазами Доронина проплывает карта мира. Он видит на ней Сахалин – длинный остров, вытянутый с севера на юг, точно барьер перед материком. Почти ежедневно читал он в газетах сообщения о Японии, об американцах. Но тогда всё это было так далеко, что казалось почти нереальным. А теперь все это так близко…
Доронин дремлет. На мгновение перед ним возникают родной Ленинград, мосты, гранит, Нева… Потом все это исчезает, точно скрывается в тумане.
…А в другом конце города, в тесном и ещё не приспособленном для работы здании обкома, сидит за столом Русанов. Уже поздняя ночь. Только что он ещё раз говорил с Москвой. Ему сообщили, что во Владивосток дано указание перегнать на Сахалин пятнадцать сейнеров. Потом ему пожелали спокойной ночи. Но Русанов и не собирается ложиться.
Входит помощник и докладывает, что товарищ Астахов, рекомендованный в секретари Курильского райкома партии, утром уходит в море с оказией.
Русанов просит пригласить к нему товарища Астахова.
В ночной тишине помощник слышит из-за тонкой фанерной перегородки голос секретаря обкома.
– Послушай, – говорит Русанов, – ты приедешь на остров, где очень мало советских людей. Там есть только небольшая группа наших рыбаков. Остальное население – японцы. Мы их репатриируем, возвращаем на родину. Постепенно к вам будут прибывать советские люди. С каждым месяцем всё больше и больше. Учти, что секретарь райкома на Курилах – это не то, что секретарь райкома где-нибудь в Рязанской области. Специфика! И тем не менее ты будешь обязан делать всё то, что делают рязанцы, москвичи, киевляне… И ещё очень многое сверх того. Ты должен будешь сплотить, закалить ту группу людей, которая там уже имеется. Создать из неё ядро, партийный и советский центр, вокруг которого будут группироваться новые люди, приезжающие на остров. Ты должен проявить бдительность, во сто крат большую, чем на материке, – не надо тебе объяснять почему. Когда тебе будет трудно, ты не сможешь прийти в обком посоветоваться: мы далеко. Впереди тебя будет только Тихий океан, позади Охотское море, а рядом с тобой будет чужая страна, недавний враг… Ты должен будешь уметь советоваться с нами на расстоянии.