На дне дядиной телеги, под сеном, всегда много вкусных вещей. Тут и сыр, и масло, и мед, и абрикосы. Как-то раз дядя привез даже жареную курицу. После отъезда дяди в их конуру тут же заглядывала крестная, чтобы отведать «крошечку от каждого гостинца». Но на самом деле она никогда не довольствовалась «крошечкой». А как-то раз забрала целиком весь горшок меда.
— Мед очень помогает мне от сердцебиения! Но ты, Рафи́ла, не беспокойся, я за мед заплачу! — посулила крестная и утащила горшок.
Неудивительно, что каждый приезд дяди Гаврилы был для мальчика настоящим праздником. А вот мамка, казалось, совсем не радовалась гостинцам и всегда так пугалась, словно дядя Гаврила приезжал из какого-то страшного для нее мира. Как только он появлялся, мамка сразу становилась какой-то странной.
— Это «он» тебе дал? — всякий раз спрашивала она, подозрительно косясь на гостинцы.
Однажды дядя Гаврила приехал, когда у них сидела в гостях бабка Текла. Дядя привез маме два красивых платья: одно желтое, шелковое, с маленькими блестящими пуговичками, вроде золотых, а второе сиреневое.
— Эти платья тебе Олимпия прислала, — объяснил дядя и положил платья маме на кровать. — Мне подумалось, Рафила, что в праздничные дни тебе и выйти не в чем…
Но мамка, вместо того чтобы обрадоваться, отскочила от них, как от огня. Глаза налились кровью, а рот так перекосило, что Михэлука оцепенел от ужаса.
— Платья? — хрипло пробормотала мать. Глаза ее помутнели, и, задрожав всем телом, с диким криком она протянула руки, словно защищаясь от кого-то: — Ты опять хочешь меня обмануть? Сгинь, убирайся, пес поганый!
— Успокойся, Рафила! Ради бога, успокойся! — бросился ее обнимать и успокаивать перепуганный дядя.
Отчаянно вырываясь, мамка жалобно заплакала:
— Не бей меня! Не бей меня!
Бабка Текла поспешила убрать платья обратно в корзинку и горестно вздохнула:
— Ох, боже мой, видать, бедняжка снова все вспомнила! Вези обратно эти тряпки. На них лежит проклятье! Пусть на глаза ей не попадаются. А ты, малыш, иди ко мне, — принялась она утешать расплакавшегося Михэлуку. — Заболела твоя мамка.
И старуха увела напуганного мальчика к себе домой.
— А чем мамка заболела? — с тревогой спрашивал Михэлука. — Кто поганый пес? Кто хочет побить мою маму? Кого она так боится?
— Злого человека, деточка! Ее очень мучил один злой, бессердечный человек!.. Да ты об этом не думай!
— А где этот человек? Он сюда не придет?
— Нет, не придет! Помер он, бог ему судья! Да вот, Рафила, бедняжка, из-за него так на всю жизнь и осталась напуганной.
С тех пор дядя Гаврила стал приезжать реже. А когда Рафила, увидев гостинцы, спрашивала: «Это «он» тебе их дал?» — дядя заводил разговор о чем-нибудь другом. Но дядины уловки не всегда помогали, и тогда мама снова и снова повторяла один и тот же вопрос:
— Это «он» тебе их дал?
— Нет, это я тебе привез гостинцы для мальчика, — терпеливо объяснял дядя Гаврила.
Но мамка стояла на своем:
— Ты это украл для меня, потому что я стала убогой нищенкой.
Стараясь успокоить Рафилу, дядя Гаврила ласково гладил ее по голове и всегда твердил одно и то же:
— Потерпи еще малость. Встанем и мы на ноги. Выправит он мне бумаги на домик и на луговину. А все, что мое, — это значит твое! Ведь оба мы сиротами малыми пошли искать счастья по свету!.. Ты была еще совсем несмышленой девчонкой, а я не сумел тебя защитить… Ну, да ничего! Потерпи еще самую малость… Теперь и для нас, бедняков, наступили лучшие времена! Эх, знала бы ты, что сделали мужики из Присэка́нь, глазам бы своим не поверила! Прогнали своего барина Пау́ла Попе́ску и поделили между собой его землю. Закон новый вышел: каждому мужику положен теперь свой надел земли. У кого больше детей, тому и надел побольше…
Не сводя с дяди глаз, мать как будто внимательно его слушает, а потом вдруг как захохочет:
— Ха-ха-ха!.. Ты думаешь, он отдаст тебе землю? Ничего он тебе не даст! Выгонит как собаку на улицу! В шею вытолкает!.. Вышвырнет так же, как меня и моего ребенка! Какой же ты дурак! — рыдала она, закрыв лицо ладонями.
Но стоило к ней подойти Михэлуке и спросить: «Мамка… что ты плачешь, мамка?» — и Рафила сразу забывала о своей обиде.
— Чего тебе, сыночек? Крестный зовет? Крестной вода нужна? — спрашивала мамка, и лицо ее становилось ласковым и спокойным, как всегда…