Но Цынку словно прилип к его ногам. Угрожающе оскалив клыки, он яростно лаял, как бы чувствуя, что хозяин его чего-то боится.
Но тут Гаврила пнул пса ногой, и обиженный Цынку, визжа от боли, с рычанием убрался под сарай на место.
— Ну, встретились в час добрый! — насмешливо пробормотал гость, входя во двор. — Вижу, вижу, что ты очень рад моему приходу! — снова рассмеялся он, оскалив белые острые зубы.
Гость смеялся, но черные глаза его смотрели на Гаврилу с угрозой. Не протянув хозяину руки, хромая, направился он к дому.
Гаврила Бреб запахнул дрожащими руками кожух. Все черты его светлого, добродушного лица вдруг заострились, он как-то сразу постарел и осунулся и, словно стараясь выиграть время, чтобы собраться с мыслями и решить, как поступить, последовал за гостем мелким, неуверенным шагом. Емилиан Крисанта, наверно почувствовав это, резко повернулся, бросил на Гаврилу короткий злобный взгляд и спросил глухим голосом:
— А где Рафила?
Гаврила Бреб поднял глаза и посмотрел гостю прямо в лицо.
— Рафила? Рафила померла. Сами знаете, какой она была слабенькой… Хлынула ночью кровь горлом и носом, и померла в одночасье. Угасла. Хворать, можно сказать, не хворала, но и здоровой не была, — вздохнул он горестно.
Емилиан Крисанта остановился и растерянно пробормотал:
— Вот оно что… О смерти отца я узнал, а вот про нее мне не сказали… — И, подозрительно покосившись на Гаврилу, спросил: — А ребеночек где?
Гаврила Бреб, словно собравшись наконец с силами, усмехнулся:
— Ребеночек, говорите? Ребеночку скоро тринадцать лет исполнится…
Емилиан Крисанта провел ладонью по лбу…
— Значит, ребеночку тринадцать лет? Вот он уже какой! А как его звать? — рассмеялся он деланным смехом. — Где он? В сиротском приюте или в другом месте?..
Глаза Гаврилы Бреба враждебно сверкнули. Емилиан, видно, это почувствовал, отвернулся и заковылял дальше.
— Михэлуку я взял к себе. Пока я жив, ребенку моей сестры не нужен приют для сирот! — резко сказал он и вытащил из кармана кожушка сигарету и зажигалку.
Молча прошли они еще несколько шагов. Заметив, что за окном кто-то дергает легкую маркизетовую занавеску, Гаврила гневно крикнул:
— Выходи, Олимпия, к нам пожаловали желанные гости…
Дверь открылась, и на пороге появилась Олимпия. Узнав пришельца, она коротко вскрикнула и отшатнулась, словно ее ударили по лицу.
Емилиан Крисанта отодвинул ее, распахнул дверь и вошел в дом.
Белая как мел, с бессильно опущенными вдоль пестрой широкой юбки руками, стояла Олимпия, не в силах двинуться с места.
Емилиан Крисанта и ей не протянул руки.
— Если бы пожаловал сюда сам черт с рогами, ты бы, Олимпия, наверное встретила его радушнее, чем меня! — процедил он сквозь зубы, разглядывая низкую комнату, в которой пахло мокрой овчиной и сушившимися за большой кирпичной печкой сопревшими портянками.
— Господи помилуй! — задыхаясь, пролепетала Олимпия. — Это вы, барин Емилиан? Боже ты мой… Кто бы мог подумать! — в отчаянии запричитала она срывающимся от испуга голосом.
Емилиан Крисанта уставился на широкую постель, стоящую в глубине комнаты. Из-под красного, домашней работы одеяла торчали две кудлатые детские головки. Четыре круглых глаза с удивлением уставились на незнакомца.
Емилиан снял шляпу и пальто и медленно направился к кровати.
— Этот, белокурый, ваш сын?
Олимпия судорожно сглотнула слюну и молча кивнула головой.
— Да, глаза у него Рафилины, голубые! — протянув руку, пробормотал Емилиан и дотронулся до лба черноволосого мальчика. Ясные глаза Михэлуки словно ожгли его. Отдернув руку, он погладил по голове второго, белокурого мальчика. — Как тебя звать? — хрипло спросил он.
Мальчик нырнул под одеяло. Вместо него ответила мать:
— Бенони…
— Так, значит, Бенони! А тебя как звать?
Уставившись огромными испуганными глазами на незнакомца, старший молчал.
— Я его называю Лука!.. — рассмеялся Бенони, высовывая из-под одеяла круглую мордочку.
— Лука. Вот оно как… А у тебя что, нет языка? — мрачно спросил он.
Хозяйка торопливо распахнула дверь во вторую комнату.
— Прошу, заходите, пожалуйста, барин Емилиан.
Как только гость вошел во вторую комнату, она на мгновение задержалась на пороге и бросила испуганный взгляд на детей.
— Вставайте! Вставайте и ступайте подоить коров, — коротко приказала Олимпия и ушла во вторую комнату.
Михэлука вскочил с постели как встрепанный и принялся дрожащими руками одеваться. А Бенони потянулся, лениво зевнул и, почесываясь, с удивлением спросил: