Гаврила лихорадочно шарил по карманам в поисках сигареты. Его голубые ласковые глаза потускнели, а лицо стало суровым. Он долго раскуривал сигарету над чадящей лампой и, закурив, заявил тихим твердым голосом:
— А наш покой вы теперь не в силах нарушить.
Емилиан Крисанта уставился на Гаврилу, а его черные глаза под широко расставленными бровями по-кошачьи сверкнули. «Он сбрил брови над переносицей, — подумал Гаврила. — Наверное, чтобы его не узнали». Но злой, похожий на лай голос тут же оборвал его мысли:
— Ты помнишь Бэкэляну? У него был сын Бебе… Я еще приезжал с ним на каникулы в Крисанту… Ну как, вспомнил? Бебе?
— Он был студентом, учился с вами в Яссах, — нехотя откликнулся Гаврила. — Господин Бэкэляну говорил, что Бебе стал зубным врачом и живет теперь в Пятра-Нямц.
— Бебе зубной врач в Пятра-Нямц? Это тебе Бэкэляну сказал! — рассмеялся Емилиан. — Так ты говоришь, в Пятра-Нямц? Нет, Бебе испарился оттуда! — прошипел он, злобно сплюнув, и взбешенный какими-то, как видно, очень неприятными воспоминаниями, резко вскочил и сделал несколько шагов. Но распухшие, посиневшие ноги, видно, причинили ему такую боль, что Емилиан с громким стоном рухнул на постель. Немного оправившись, вытащил большую жестяную табакерку, открыл ее, но, убедившись, что табака в ней нет, яростно отшвырнул.
— Я отдал свой золотой портсигар… А знаешь, сколько я за него получил? Две буханки хлеба! Да, да, болван, всего две буханки! — вдруг завопил он, не в силах стерпеть режущую боль в ногах. Потом повалился на бок и, кусая до крови губы, простонал: — Дай мне сигарету!
Гаврила Бреб медленно встал, взял пачку сигарет и подошел к кровати. «Откуда он свалился? — лихорадочно думал он. — Зачем пришел? Что ему от нас надо? Что ему нужно в моем доме?» — с ненавистью спрашивал он себя.
— Нет сил больше терпеть! Убьют меня эти проклятые ноги!
Гаврила подал Емилиану лампу, чтобы тот закурил сигарету, а потом прикрутил фитиль. Лампа тут же погасла. Но он не стал больше зажигать. В комнате стало темно.
Емилиан глубоко затянулся и опустил голову на подушку.
— Ладно, так и быть, я вас прощу. А может быть, даже отблагодарю. Если бы вы оставили золото в отцовском тайнике, они бы его забрали еще до того, как организовать в Крисанте государственную ферму. Вы золото взяли себе, построили дом, вышли в люди, а теперь я пришел, чтобы вы мне вернули то, что принадлежит мне.
Гаврила Бреб откинулся на спинку стула и, уставившись на Емилиана, с изумлением спросил:
— О чем вы говорите, господин Емилиан? Что мы должны вам вернуть?
Лицо Емилиана перекосилось.
— А ты из себя дурачка не строй! Я приехал сюда прямо из Бухареста… И повидал там Бэкэляну, — многозначительно добавил он и внимательно посмотрел на Гаврилу, чтобы увидеть, какое впечатление произведет на него эта новость. — Я зашел к Бэкэляну, чтобы сообщить ему, что его сыночек Бебе скончался. Папаша был вне себя от радости, когда узнал, что его наследничка нет больше в живых. Наверное, так же обрадовался бы и мой папаша, если бы ему сообщили, что меня ухлопали… А ведь он мог меня спасти… Небось, если бы пришли к власти мои железногвардейцы и меня назначили министром, ему бы это очень понравилось!.. Гордился бы сыном… А когда я попал в беду, он спокойно умыл руки. Получил извещение, что я пропал без вести на Ясском фронте, и только облегченно вздохнул! Скажешь, это не так? Может, не радовался, когда узнал, что я подох?
— Откуда мне знать! Он вам памятник на кладбище поставил… — пробормотал сквозь зубы Гаврила.
Емилиан Крисанта ухмыльнулся:
— Ну и дурак же ты, как я посмотрю! Да ведь памятник поставил, чтобы вы все считали, что я и в самом деле подох! Ничего-то ты не понимаешь! А знаешь, что он ответил Бэкэляну, когда тот принес весть, что я жив, здоров и нуждаюсь в его помощи? «Ничего я знать не хочу! Пусть убирается за границу, пусть повесится, пусть делает что хочет! Но, если домой вздумает явиться, я его сразу выдам властям. Для меня он мертв и похоронен!» За свою шкуру дрожал, пес проклятый! Да и золото мое хотел себе прикарманить. Моим же золотом не хотел мне помочь. А Бэкэляну своему Бебе помогал! Посылал одежду, жратву… Но мой папаша никогда ничего мне не посылал. Стоило Бэкэляну попросить что-нибудь для меня, он вытаскивал из ящика бумажонку, на которой было написано: «Пропал без вести», и совал ее Бэкэляну под нос: «Вот что, сударь, мой сын мертв!» Он хорошо знал, что мне до зарезу нужны деньги, но ни гроша ломаного не прислал. Те двадцать золотых монет от Олимпии я получил уже после того, как он подох. Вот тут-то я и понял, что вы здесь не теряли времени даром.