– Это я, – произнес Пьетро, – терпеливо ждал. Я ждал, что этот мир поумнеет. Ждал, что прекратятся войны. Ждал, что политики станут честными. Ждал – тра-ля-ля, – что торговцы недвижимостью начнут уважать закон. Но ждал я в танце! – И он это продемонстрировал.
– Да вы оглянитесь вокруг! – запротестовал Тиффани.
– Чудо, правда? Видите мой алтарь во имя Девы Марии? – Пьетро указал пальцем. – А вот здесь, на стене, в рамочке – письмо от секретаря самого архиепископа: в нем сказано, как много добра я сделал для бедных! Ведь я в свое время был состоятельным человеком. Владел недвижимостью, держал гостиницу. А лет этак двадцать тому назад один человек отнял у меня все, да еще жену увел. И знаете, как я поступил? Вложил те крохи, что еще остались, в собак, гусей, мышей, попугаев – в тех, кто не предает, кто заводит дружбу раз и навсегда. И еще патефон купил – он никогда не унывает, знай себе поет!
– Это к делу не относится, – содрогнулся Тиффани. – Соседи жалуются, что в четыре часа утра… мм… вы со своим патефоном…
– Музыка лучше воды и мыла!
Прикрыв глаза, Тиффани отбарабанил речь, которую знал наизусть:
– Если до захода солнца не уберешь отсюда этих кроликов, обезьяну, попугаев и прочих тварей – жди «черный воронок».
Мистер Пьетро кивал в ответ на каждое слово и улыбался, но был начеку.
– А что я такого сделал? Совершил убийство? Ребенка пришиб? Часы украл? Подделал закладную? Город разбомбил? Открыл стрельбу? Изолгался? Обсчитал покупателя? Забыл Господа? Беру взятки? Толкаю наркотики? Торгую невинными девушками?
– Разумеется, нет.
– Вы скажите толком, что я такого сделал? Пальцем укажите, конкретно. Мои собаки – чудовищное зло, не так ли? Эти птички – их пение внушает ужас, верно? Патефон – тоже, знаете ли, страшная штука. Валяйте, заприте меня в камеру и выбросьте ключ. Все равно вы нас не разлучите.
Музыка достигла мощного крещендо. Пьетро напевал:
Вокруг него с лаем прыгали собаки.
Мистер Тиффани нырнул в автомобиль и укатил.
У Пьетро защемило в груди. Все еще усмехаясь, он прервал свой танец. Тут примчались гуси, которые начали дружески тюкать клювами по его башмакам, а он стоял сгорбившись и держался руками за грудь.
Когда настало время подкрепиться, Пьетро откупорил банку домашних консервов – гуляш по-венгерски. В какой-то момент он помедлил и ощупал грудную клетку: привычная боль ушла. На ходу доедая свой обед, он отправился на задний двор и взглянул поверх высокого забора.
Вот и она, тут как тут! Миссис Гутьеррес, необъятная и громогласная, как музыкальный автомат, беседовала с соседками.
– Красавица! – окликнул Массинелло Пьетро. – Сегодня вечером я отправлюсь в тюрягу! Ты развязала войну и одержала победу. Вручаю тебе свой меч, сердце и душу!
Миссис Гутьеррес величественно прошествовала по грунтовой площадке.
– Что там такое? – переспросила она, как будто его не видела и не слышала.
– Ты настучала в полицию, полиция меня прижала, а я только посмеялся! – Он игриво помахал рукой и сделал ей «козу» двумя пальцами. – Надеюсь, теперь ты счастлива!
– Это ктой-то настучал в полицию? – негодующе осведомилась она.
– Ах, миссис Гутьеррес, я посвящу вам романс!
– Может, кто другой и настучал, а я-то при чем? – не унималась она.
– А когда я отправлюсь за решетку, тебя будет ждать подарок. – Он раскланялся.
– Сказано тебе, это не я! – закричала она. – И пасть свою закрой!
– Должен сделать вам комплимент, – проникновенно сказал он. – Вы – из числа сознательных граждан. Из тех, кто не выносит грязи, шума и беспорядка.
– Да ты… ты… – гаркнула она. – Ах ты! – У нее больше не было слов.
– Танцую для вас! – пропел он и, кружась в вальсе, стал двигаться к дому.
Ближе к вечеру он повязал голову красным шелковым платком, вставил в уши огромные золотые серьги, подпоясался красным кушаком и надел синий жилет с золотым кантом. Его костюм довершали туфли с пряжками и облегающие бриджи.
– За мной! Прогуляемся напоследок, а? – обратился он к собакам, и те дружно высыпали из лавки.
Держа под мышкой свой патефон, Пьетро морщился, потому что в последнее время страдал животом, прихварывал и с трудом поднимал тяжести. По бокам от него трусили собаки, а на плечах сидели длиннохвостые попугаи, которые оглашали квартал дикими криками. Солнце клонилось к закату, в прохладном воздухе не было ни ветерка. Пьетро озирался, будто попал сюда впервые. Он приветствовал каждого встречного, махал рукой, отдавал честь.