Вместе с классной руководительницей мы поехали к родителям Айгара. Мальчишке больше всего хотелось, чтобы все происходящее оказалось дурным сном, который вот-вот кончится. Самым тяжким из всех наказаний казался ему разговор с родителями. Хоть бы обошлось без этого… Но нельзя было. Нас подбадривала мысль: если уж Айгар так переживает случившееся, то вряд ли захочет еще раз попасть в подобное положение. В школе мы уже договорились, что ограничимся обсуждением случившегося на классном собрании.
Из огромной комнаты, в которой жили родители Айгара, мы отправились к Илгонису. И попали в квартиру, напоминавшую салон современной мебели. На полках роскошной импортной секции здесь не стояло ни одной книги — все было заполнено дорогими сервизами. Хозяйка показалась нам встревоженной: ее явно беспокоила наша обувь, может статься, недостаточно чистая, а на полу лежал громадный ковер. Однако постепенно она успокоилась (ковер мы обошли стороной) и знаком отослала сына в другую комнату.
Сын крал деньги? Грязная клевета! Чего-чего, а уж денег у него всегда хватает. Она будет жаловаться прокурору на оговор! Они ни в чем, абсолютно ни в чем не нуждаются. И сами зарабатывают, и родственники не забывают…
Лишь после того, как мы дали ей прочитать объяснение сына, у матери пропала охота грозить нам прокурором, руки задрожали, и она недоуменно пробормотала:
— Зачем?..
А я думал: было бы в этой квартире побольше человеческого тепла, стояла бы на полке хоть одна прочитанная книга, одна-единственная — во мне нашлось бы больше сочувствия к этой недоумевающей матери. И я невольно вспомнил одну из миниатюр нашего поэта Иманта Зиедониса, в которой он призывает ребенка не быть духовно глухим и незрячим. Пожалуй, эти слова надо бы заучить наизусть многим матерям и отцам. Тогда они поняли бы, почему стали для своих детей чужими. Не знаю, что сказала бы мать Илгониса, если бы я достал из сумки не Уголовный кодекс, а томик «Эпифаний» и прочитал:
«Не жуй, сынок, когда песню поют! Сынок, никогда не жуй, когда песню поют, сыночек! Там, в песне, маленькая душа просит, может быть, она голодна сейчас. Не жуй, сынок, когда поют.
Не пей, сынок, когда песню поют. В ней иволга поет, не евшая поет, не пившая. Просит дождя, росу выпрашивает с листьев.
Сынок, мы народ едоков, но положи ложку на блюдце, когда песню поют, сыночек мой.
Не гляди, сынок, как тот дядя жует, не учись у него. Он все свои песни сжевал, он песню не отличит от салата.
Одна дверь для ложки и для песни. Замрет ли ложка около рта, когда начнут песню петь?
Сынок, отведи ложку в сторонку, пропусти сперва песню, сыночек мой…»
Что сказала бы эта мать и другие, ей подобные? Может быть, вслух ничего, только подумала: наверняка спятил! Может быть, написала бы все-таки жалобу прокурору. А может, заподозрила бы, пусть и нехотя, что есть на свете нечто, более нужное душе ребенка, чем карманные деньги? Что есть великое множество вещей, о которых мы, старшие, должны вовремя рассказать растущим детям. О войне, например. Поколение, начинающее самостоятельную жизнь сейчас, узнает об ужасах войны только из кинофильмов и книг. Но всегда ли молодежь помнит, что за наше настоящее заплачено миллионами человеческих жизней? В разговорах с юношами о правовых и нравственных проблемах я всегда останавливаюсь и на этой стороне вопроса: мы не смеем забывать погибших, боровшихся за будущее, за нас, за наше сегодня.
Можно ли забывать, если война так или иначе, прямо или косвенно, коснулась каждого из нас — и тех, кто жил в те дни, и даже тех, кого еще и на свете не было? Каждого.