Он проглотил бренди и закашлялся, но лицо у него по-прежнему оставалось белым.
— На три часа дня сегодня мы заработали двадцать две тысячи долларов. А завтра, надеюсь, дойдем до сорока или даже до пятидесяти.
Но лицо у него по-прежнему оставалось белым.
— Может, тоже выпьешь? — предложил он.
Значит, и у меня лицо побелело.
Возможно, теперь уже мы в ловушке, в страхе подумала я. И никаких чаевых под банкой для табака. Только если это ловушка, значит, сыр по другую ее сторону. Мышка и приманка поменялись местами.
Эйлин пришла два или три дня спустя. Сайн сказала, что в холле внизу кто-то хочет поговорить со мной, и я спустилась, даже не поинтересовавшись, кто именно, поскольку не придавала особого значения подобным вещам. Я бы все равно спустилась, даже если бы и знала, но тогда я бы хоть не вздрогнула от неожиданности, увидев ее. И она тут была совершенно ни при чем, суть заключалась в том, откуда она пришла, с кем имела дело, поскольку справедливо, нет ли, в моем сознании она теперь неразрывно была связана с этим делом.
Во всяком случае, я обнаружила, что она покорно стоит у стены, вместо того чтобы посидеть в ожидании на кушетке; она и прежде-то, казалось, при любой беседе все норовила где-нибудь спрятаться, чтобы не находиться в центре открытого пространства. Через руку она перекинула мою меховую пелерину, а в бумажном мешке, судя по очертаниям, лежала шляпа.
Я крикнула с середины лестницы:
— Ах, это вы, Эйлин. Хэлло, Эйлин. — И после короткой остановки, вызванной тем, что увидела именно ее, продолжала спускаться.
— Не хотела вас беспокоить, мисс Джин, — неуверенно заговорила она. — Не знала, можно ли оставить вещи для вас или…
«Ну, тогда чего же не оставила?» — подивилась я про себя.
— Намедни вы забыли их у нас дома, и… и, если можно, я бы хотела забрать свои.
Совсем забыла — ведь они и впрямь лежали у меня. Но так ли уж они ей нужны или это предлог, чтобы снова повидать меня с глазу на глаз? И снова вспомнились этикетки: где оборотная сторона, где лицевая? Любая самая незначительная мелочь, имевшая отношение к этим людям… Просто невыносимо, отец прав — самый настоящий ад.
— О, я бы давно привезла их, если б знала. — Затем спросила ее о том, о чем мне действительно хотелось узнать: — А вы не сказали Сайн только что, кто вы?
— Нет, — смущенно призналась она, — я лишь сказала, что хочу поговорить с вами. Боялась, что вы… что вы, возможно, не пожелаете меня видеть, а мои вещи мне и впрямь нужны…
— Но их бы вам все равно отдали…
— Извините, не знала, мисс Джин, — засмущалась она. — Думала, им понадобится ваше разрешение. Или просто они могут не знать, о каких вещах идет речь. Они могли бы по ошибке отдать мне что-нибудь хорошее, принадлежащее вам.
Какая же тут оборотная сторона? Какая лицевая?
Ну хорошо. Скажем, она прибегла к уловке, чтобы встретиться со мной лицом к лицу. Она своего добилась. Для чего? Что ей нужно? Мотив непременно должен обнаружить себя, в противном случае окажется, что за ее визитом ничего не кроется.
Я послала одну из служанок наверх за вещами, описав их и объяснив, где найти.
Наступило неловкое ожидание, мы обе молчали.
Вскоре служанка спустилась с вещами — пальтецом и беретом, задирая нос, чтобы Эйлин все видела. Она протянула вещи Эйлин, изогнувшись корпусом и как бы стараясь держаться от них подальше. Столь откровенно выраженного снобизма мне еще видать не приходилось. Поступок девушки мне очень не понравился, В конце концов, я сама носила эти вещи, не испытывая ничего подобного. Меня охватывал сверхъестественный ужас, но никакого отвращения не возникало.
Я подождала, пока мы снова остались вдвоем.
— Послушайте, — начала я, — вам нравится эта шляпа? Этот мех? Хотите оставить их себе? Мне они не нужны.
Она поспешно положила их на кушетку. Казалось, ей даже ничего нельзя предложить, не испугав ее.
— О нет, мисс, я… Большое вам спасибо, я очень ценю, но… я не могла бы… я не могу принять.
— Но почему? — настаивала я. — Почему нет? Почему вы бы не могли?
— О-о, даже не знаю, мисс… — Она отступила на шаг, как бы подкрепляя отказ.
— Но вы же должны знать, — не отставала я. — Послушайте, я их больше никогда не надену. — Они связаны с теми ужасными днями, пропитаны страхом, окрашены им, пропахли им насквозь. Я даже не в состоянии смотреть на них снова. — Почему бы вам не взять их?
— Не могу. — Она попятилась еще немного. — Уж слишком это похоже на то, что наживаешься на чем-то… — Предложение она не закончила.
— На чем?
Мне так и не удалось выжать из нее это слово. Впрочем, особой нужды и не было — можно и самой догадаться без труда. Не благодарность — благодарность предполагает благосклонность, и когда принимаешь подарки, никаких угрызений совести не испытываешь, это вполне ожидаемая вещь. Она имела в виду нечто такое, за что обычно не дарят подарков, за что их стыдно брать. Неудача, несчастье, горе, беда. Одно из этих слов подошло бы.
Я проводила ее до двери. Там она на мгновение остановилась и повернулась ко мне, решившись вдруг произнести то, что ей давно хотелось сказать, но она так и не осмелилась, и вот теперь уже для этого не было времени.
Мотив! Сейчас я узнаю подлинный мотив ее визита.
— Ну, до свидания, мисс Джин. И… и желаю вам всего доброго.
Похоже, она прощалась со мной навсегда. Почему?
Она хотела сказать не только это. Я это поняла, хотя виду не подавала.
Наконец, набравшись смелости, она прошептала:
— Не приходите туда больше, мисс. Уж постарайтесь не приходить, ладно?
И тут же в тревоге отступила еще на шаг, словно опасаясь, что немедленно последует выговор.
— О-о?! — только и вымолвила я.
— Ради вашего же блага, ради вас и мистера Рида, — скорбно проскулила она. Я промолчала. — Это может иметь только плохой конец, — с мучительной болью пробормотала она.
Эйлин уже перешагнула порог, так что я могла закрыть дверь. Она поспешно спускалась по ступенькам, чтобы выйти на тротуар.
Вот он, мотив. И снова две стороны. Какая лицевая? Какая оборотная? Хитрость или искренность? Приманка шиворот-навыворот, цель которой заманить нас, еще больше обескураживая? Или это честная мольба, выданная по простоте душевной? А может, она всего лишь средство для искусно задуманной приманки, исходившей от кого-то другого, но переданной нам через нее, хотя сама она ничего не подозревает?
Я стояла, так крепко стиснув голову руками, как будто хотела придать ей новую форму. Это уже становилось невыносимо, жизнь превращалась в изнуряющий лабиринт; страх, страх, везде вокруг тебя один страх. Выходы на самом деле оказывались барьерами, вы не знали, куда пойти, и беспомощно бродили кругами, пока не падали, обессиленные.
Служанка подсматривала за мной:
— У вас от нее разболелась голова, мисс?
— Не только голова, но и все тело.
Я прошла мимо вещей, которые Эйлин оставила на кушетке.
— Возьмите их, — велела я, — и отдайте кому-нибудь, избавьтесь от них, только бы я их не видела.
Она с жадностью на них набросилась, и они тут же исчезли.
Теперь все кончено, сказала я себе. Все сделано. Порвана связующая нить. Не осталось ничего такого, из-за чего нам стоило пойти к ним или они бы пришли к нам. Ничего, кроме нашей собственной глупости.
Ах, какого же мы оба сваляли дурака!..
Несколько дней спустя я нашла его в машине, поджидающим меня у двери. Через сколько именно дней, много ли, мало ли, — не знаю. Достаточно, я полагаю, чтобы бороться, чтобы выстоять против такой беды. Через восемь, десять, двенадцать, а может, и через две недели.
Что он дожидается меня, поняла сразу. Прежде всего, он сидел рядом с водительским сиденьем, а не за «баранкой». И еще: когда я вышла, смотрел на дверь.
Мне захотелось узнать, почему он с таким нетерпением смотрит, как я выхожу и спускаюсь по ступенькам.