— Взвод, вперед!
Команду принял младший командир. Взвод пошел вперед.
Не успел лейтенант Глотов получить партийного билета. Но сражался он, как настоящий большевик.
Погиб комсомолец Савкин, молодой хороший парень, недавно пришедший к нам из школы лейтенантов. Его ранили во время атаки, уже на вершине сопки. Санитары подняли его и понесли на перевязочный пункт. Но он чувствовал, что умирает. Он сказал санитарам:
— Я так доволен, что моя рота вышла на высоту Заозерную... Передайте, что рота крепко стояла на защите Заозерной...
С этими словами он умер.
За убитых товарищей мы отомстили. В эти минуты, когда грохот гранат и треск выстрелов заглушали слова команды, когда в темноте трудно было отличить своего от чужого, по-настоящему видно стало, на какую отвагу способны люди Красной армии, сколько находчивости и самообладания проявил каждый командир и красноармеец.
Приходилось быть настороже. Среди японских бандитов было много бывших русских белогвардейцев. Эти проклятые изменники пускались на величайшую подлость. Наша часть атаковала японский окоп. Вдруг оттуда голос, по-русски:
— Не стреляйте: свои! Да здравствует Конституция!
Наши решили, что окоп уже занял другой взвод, наступавший с фланга. Подошли поближе. Вдруг из окопа застрочил пулемет и послышались пьяные крики.
Враги пытались насмеяться над самым дорогим, что есть в сердце каждого советского гражданина. Зато и не было им никакой пощады.
В одном японском окопе мы нашли трупы пяти белых офицеров. Их убило на месте нашим снарядом. Кругом были разбросаны пустые бутылки из-под вина и коньяка.
Японские окопы интересно устроены — вроде большой буквы «Т». Плечики этого «Т» — по фронту, а ножка — где выход ведет в тыл. Офицер сидит не вместе с солдатами, а сзади, у выхода, чтобы, в случае чего, первым броситься бежать. А солдат из окопа не может выйти: офицер тут же пристрелит его.
Во время атаки то же самое: офицер не впереди наступающей части, а сзади — подгоняет, а в случае чего, и убивает тех, кто попытается отстать.
Видно, не очень-то верят офицеры в «самурайский дух» своих солдат. Выветрился этот дух после первых же ударов Красной армии.
После боя красноармейцы нашли на нашей территории дневник одного японского унтер-офицера. Этот дневник перевели и напечатали в нашей боевой газете «На защиту родины». «Доблестный самурай» в своем дневнике трусит и хнычет так, что читать противно. Полюбуйтесь сами:
«...Рота вступила в бой. Противник перешел в наступление на наши позиции... Бой принял ожесточенный характер. Потери огромны. Из нашей роты убито 24 человека, тяжело ранено в четыре раза больше. Страшно...
Тяжелые снаряды противника беспрерывно рвутся на наших позициях... Над нами появились самолеты противника и сбросили бомбы... На нас налетели тяжелые бомбардировщики. Они открыли ужасную бомбардировку...
На высоту начали атаку танки противника.
В этот день было что-то ужасное... Беспрерывно рвались бомбы и снаряды. Мы то и дело перебегали. О еде и думать нельзя было. С полудня первого августа, в течение полутора суток, ничего не ели... Бой продолжался. Удалось поесть только огурцов и запить грязной водой. Сегодня солнечный день, но среди дня не было видно солнца. Настроение подавленное, чувствую себя отвратительно. Так воевать невыносимо».
Для сравнения приведу отрывок из другого дневника. Его писал комсомолец, младший командир товарищ Абраменко, убитый во время взятия Заозерной. Пуля пробила комсомольский билет Абраменко и вошла в сердце. Вот чем билось это благородное сердце:
«Сегодня атака. Хоть бы поскорее! Надо окончательно проучить японских мерзавцев. Ой, как свистят пули! Совсем недалеко разорвался вражеский снаряд. Меня засыпало песком. И все же мне не страшно. Не страшно умереть за родину, за Сталина — отца и друга молодежи. Вот снова над моим окопом завизжали пули, срывая на бруствере песок и глину. Стреляйте, палите, чорт с вами! Нас не запугаете. Мне почему-то хочется запеть про этот бой, про озеро Хасан. Такой песни еще нет. А что, если ее сочинить самому? Говорят, когда есть настроение, то стихи пишутся легко. Попробую...»
В ЛАЗАРЕТЕ
На вершину сопки взбиралось несколько темных фигур.
— Стой! — закричал я.