— Дурак печеный! Я что, Малацки не знаю? Загорщину знаю, как свою лапу. Но Вена есть Вена. Это сразу видать. Я тут же приметил, что там все по-другому, чем у нас. Сперва-то я ни о чем не догадывался. Знать не знал, куда попал. Гляжу, на дереве — воробей, обращаюсь к нему, понять хочу, что за город такой. А он ни бе ни ме. А потом поворотился ко мне, разинул клюв и спрашивает: «Was?»[3] Какое «вас»? Что еще за «вас»? Я и говорю: «Не валяй дурака! С каких это пор воробьи друг с другом на «вы» разговаривают? А он опять: «Was?» Я ему еще что-то, а он как фыркнет сердито: «Ich verstehe nicht»[4]. Мамочка родная, да ведь я за границей, да ведь я в самой Вене! А уж через минуту вокруг меня воробьев — туча несметная! Оглядывают меня, клювы от удивления разевают, только что из того, коль я ни с одним столковаться не могу. Попробовал я еще раз-другой, а они знай головами вертят, а если кто и обронит слово, разве поймешь? Но тут я заметил, что они друг за дружкой повторяют: «Фе́льдек! Фельдек!» Ну и я попробовал выговорить: «Фельдек!» И они сразу обрадовались. Двое умчались куда-то, но тут же воротились, а с ними еще один прилетел, этакий здоровущий воробушек, куда мне до него. Он оглядел меня серьезно, а потом и представился: «Ich heiße Feldick»[5]. Я тут же смекнул, что его так зовут, и тоже назвался: «Тебя зовут Фельдек, а меня Шебо». Фельдек смеялся и сказал: «Мы с тобой друк друшку понимайт!» Я хлоп его по крылу, ведь и мне рядом с ним веселей стало. «Понимайт, понимайт! Раз понимаешь меня, ну-ка живо мне что-нибудь раздобудь, потому как я зверски проголодался, а Вена для меня, что лес темный. Не знаю даже, где тут мухи у вас!» Фельдек снова смеется: «Муха хфатит. У форопья фее есть». О, поглядели бы вы на этот пир. Ей-ей, с тех пор я уже никогда так не объедался.
— А как же ты обратно попал? — спросил Шумихруст.
— Вот то-то — «как»! Опять с тем же самым загорчанином, опять с тем же Шуреком. А хотел бы, мог бы там и остаться. Фельдек меня уговаривал, золотые горы сулил, но я сказал: «Нет, брат, нет, это не про меня! Если хочешь, прилетай-ка лучше ты в Словакию, на Загорщину или в Лакшарскую Новую Весь, где моя родная тетя живет». Так ему и сказал. Добром за добро хотел отплатить. Он меня угостил, и мне хотелось его угостить. Но чтоб там остаться?! Я что, с дуба свалился? Научился по-словацки чирикать, так только дома и буду чирикать. Тут у нас совсем по-другому живется, и чирикается тут веселее, и ухо слышит иначе. Нет, ни на что на свете не променял бы я Словакию. Н-да, но покуда я домой попал, натерпелся порядочно. Этот Шурек был жуть какой непутевый: как продал морковь, живо в трактир. Приспичило ему все деньги спустить. А мне-то одному домой не добраться, вот я и не отставал от него. Сел я на стол к нему и ну уговаривать: «Брось дурить, человече, пошли домой! В такую даль тащил короб с морковью, а как выручил грош, другой, тут же на чужбине и промотать собираешься?» А он мне одно: «Не юли, брат, не юли!» Еще и трактирщик знай на меня прикрикивает. Принесет Шуреку пива, а на меня орет: «Geweg!»[6]. Я порх в сторону, а через минуту опять возле Шурека: «Образумься, Шурек, оба мы с тобой загорчане, пойдем домой, пойдем в нашу Словакию!» — «Ну пошли, негодник!» — сказал он наконец. Сунул меня в короб, снова крышку прихлопнул, и мы двинулись. Представляете, какая это была дорога! Шурек шатался из стороны в сторону, а я, бедняга, сидел в этом его коробе, думал, дух испущу. Раз десять, не меньше, он со мной падал. Ну да ладно! Зато я в Вене побывал. Хоть малость по-немецки выучился. Чужому языку обучиться — всегда пригодится. Ведь как говорят: сколько выучил речей, столько раз ты воробей.
— Опять завираешься! Ты же сказал, что там ни с одним воробьем столковаться не мог.
— Умники! Сразу на слове ловите! Так ведь я ж там два дня был, а за два-то дня чему хотите научишься. Не забывайте, что я профессор! У профессора голова толковая, не чета вашей! Да что говорить! Зря и разговор-то с вами затеял! Какое, в общем-то, мне до вас дело! Пойду-ка я в свое гнездо!
ПРИШЛА ВЕСНА
Пришла весна, и снова воротились ласточки. Нашли они свои гнезда, но нашли в них и квартирантов, а те ни за что не позволяли себя выгнать.
Вот бы вам послушать эту свару! Да разве воробьев так просто выгонишь! Они любыми средствами пытались отстоять гнезда и нахально утверждали, что сами их построили. Беда, да и только! Даже драка завязалась, но ласточкам не хотелось с воробьями особенно задираться. Решили уступить им, но пригрозили, что в птичий суд-де пожалуются. И воробьи испугались. Иные сперва еще поартачились, но в конце концов выселились и гнезда освободили.