«Второе рождение» — была названа поэтическая книга, вышедшая годом позже «Охранной грамоты» и обозначившая возврат Пастернака в лирическую стихию, обогащенную опытом его исторических поэм. Кровью сердца, «гибелью всерьез» он купил право на второе рождение, — недаром так называли гностики в своих тайных учениях «освобождающую смерть»! Подобным образом, после марбургского разрыва с возлюбленной — а этот эпизод стал сюжетным центром «Охранной грамоты», — Пастернак ощутил себя «вторично родившимся». И — стал поэтом.
Но, как ни странно, именно во «Втором рождении» — после жесткой полемики с Брюсовым и Маяковским, после трезвой горечи стихотворения «Борису Пильняку» («…опасна, если не пуста») — Пастернак как бы вновь меняет вектор своей поэтической судьбы. Ближе к концу, а значит, ближе к смысловому итогу, в книге помещено стихотворение «Столетье с лишним — не вчера»…
Что означает форсированная, чтобы не сказать — прямолинейная, перекличка с пушкинскими «Стансами» и стихотворением «Друзьям», созданными после возвращения опального поэта из ссылки, с их катастрофическим: «Беда стране, где раб и льстец / Одни приближены к престолу,/ А небом избранный певец / Молчит, потупя очи долу»? Не Что иное, как первую и последнюю попытку Пастернака разорвать с философией поэта как «соглядатая», свидетеля, созерцателя и на себе опробовать амплуа писателя действующего, смеющего «истину царям с улыбкой говорить», но ничем не поступающегося ради этого.
Именно в 30-е годы Пастернак, чьи книги внезапно стали выходить значительно легче, поэтические вечера сопровождаться аншлагом, а суждения обрели кажущуюся весомость для власть предержащих, впервые начал участвовать в «официальных» литературных мероприятиях. Будь то выездные заседания секретариата Союза писателей, или поездка в Грузию в составе «бригады» переводчиков грузинской поэзии (на то, что он согласится войти в нее, никто из литературного начальства всерьез не рассчитывал), или тесное сотрудничество с газетой «Известия» в период, когда ее возглавлял Н. И. Бухарин. (Пастернак и газета! представить такое прежде было невозможно.) При этом он демонстративно отказывался от официальных почестей. На 1-м съезде советских писателей, где в докладе Н. И. Бухарина Пастернак был назван первым из ныне живущих советских поэтов, он произнёс речь, в которой были такие слова: «Не отрывайтесь от масс, — говорит (…) партия (…) Не жертвуйте лицом ради положения, — Скажу я в совершенно том же, как она, смысле». Больше того, именно в тот период он подписывает письма в защиту мужа и сына А. А. Ахматовой (Н. Н. Пунина и Л. Н. Гумилева), через Н. И. Бухарина ходатайствует об освобождении в 1934 г. О. Э. Мандельштама — телефонный разговор на эту тему со Сталиным оброс впоследствии множеством слухов и вольных интерпретаций. В самый разгар репрессий он отказывается поставить свою подпись под писательским требованием расстрела маршалов Тухачевского и Якира, что по тем временам было почти самоубийственным.
К смене ориентаций его подталкивала и международная ситуация (на что обратил внимание Л. Флейшман): в числе книг, которые горели на площадях, фашистской Германии, была и монография Макса Осборна о Леониде Осиповиче Пастернаке. Советская Россия становилась оплотом антифашизма и в таком качестве требовала деятельной поддержки интеллигенции. К тому же в обществе оживали надежды на восстановление нормальной человеческой жизни: подготовка новой конституции расценивалась как символ перехода, пусть постепенного, от диктатуры пролетариата к либерализму. Пастернак считал непозволительным упускать такой шанс. Естественно, он учитывал печальный опыт предшественников на той же стезе, и позиция, вольного художника («легального оппозиционера», выражаясь на политическом языке) при Государстве вовсе не то же самое, что брюсовская или горьковская роль «министра от литературы» внутри этого Государства. Или тем более роль любимого труженика Партии (подобно Маяковскому). Но «вакансия поэта» в любом случае опасна, а он занял ее. Что это, если не сознательная жертва?[120] — Пастернак ведь заранее сам себе все объяснил в «Охранной грамоте»: дело кончится поражением.
120
Или — шаг на пути к самоубийству? Или — попытка повторить «сценарий Маяковского», им же «расшифрованный» и отвергнутый в «Охранной грамоте»? Но размышлять на эту тему страшно; я — не решаюсь.