Но, открыв в ребенке — ребенка, мы тут же забыли о его внутренней глубине, о его устремленности во взрослый мир. Я вовсе не хочу сказать, что попыток прорваться сквозь обозначенный мною, круг противоречий не было; большие писатели часто, очень часто интуитивно угадывали «нижнюю границу» пробуждения творческого начала в человеке, и, быть может, точнее всего назвал ее Пастернак:
Зародыш творческого, поэтического, «музыкального» отношения к бытию дан всем нам изначально, — до слов, чуть ли не во младенчестве. Если этот импульс не угасает, подросшему ребенку:
Именно так и именно в таком возрасте «начинают жить стихом»… Жить, а не забавляться! Понятно, что стихотворческий период у девяти десятых юных лириков завершится с приходом «взрослости», — но это, как говорили в прошлом веке, сюжет совершенно другого рассказа. И все же, пока у читающей публики не будет издания, постоянно, в сопровождении квалифицированных разборов, публикующего детское творчество, дорога в этот таинственный и духовно значимый мир будет закрыта, что не сможет не-сказаться и на состоянии поэзии для детей, и даже на уровне «взрослой» лирики, которая не получает живительного притока новых, непредсказуемых «изводов» поэтического языка.
…Хорошо, очень хорошо, что мы освободилиаь от «взрослоцентризма» в восприятии детства. Хорошо, очень хорошо, что научились изображать детей такими, какие они есть. Но теперь, с высоты благоприобретенного опыта, не пора ли оглянуться назад; вспомнить старинные картинки с очень серьезными детьми?
Грядущим гуннам
Вместо послесловия
Эта книга писалась в одно время, а точка в ней ставится — в совершенно иное. Хотя между завершением последней из вошедших в нее работ и сдачей рукописи в производство прошло совсем немного — месяц, два от силы. Просто очередной период нашей социокультурной жизни внезапно завершился.
Два предшествующие были также скоротечны. С марта 1985-го по январь 1987-го интеллигенция с интересом следила за мимикой и жестами нового руководства, которое в «нематериальной» сфере почти ничего не меняло, просто ослабило подпруги, но непрестанно подмигивало и делало таинственные знаки: не все, дескать, сразу, будет и на вашей улице праздник. С января 1987-го по июль 1989-го[128] общество демократизировалось, а литература пядь за пядью отвоевывала некогда принадлежавшую ей территорию. Потом наступила пауза, мы лениво пожинали плоды полной свободы слова — но всему приходит конец.
Каждый фиксирует слом времени как может. Для меня симптомом стало чисто читательское ощущение, исподволь назревавшее давно, но окончательно оформившееся лишь к середине нынешнего лета. А именно; полностью угас интерес к «Огоньку» и перестал раздражать «Наш современник». Очередные номера пролистываешь с таким же равнодушием, с каким после 28-го съезда проглядываешь сообщения о заседаниях Секретариата ЦК КПСС, — поезд ушел. Если что и цепляет, то не как журнальная акция, а как самостоятельный, «автономный» материал. Статья Нуйкина в «Огоньке», Агурского — в «Современнике»; а все, с чем не согласен, что рассчитано на спор, просто опускаешь: скучно. Хоть и не так еще, как смотреть по телевизору двухчасовую передачу о Михаиле Шатрове, чьи мысли два года назад вызывали брожение в умах, а ныне звучат более чем бесцветно. Но подождем немного: год, полтора от силы; попробуем перечитать взаимные антикритики В. Кожинова и Б. Сарнова, — избегнут ли они «шатровского синдрома»?..
И ведь не то чтоб редакции вкупе с авторами утратили пыл или понизили уровень («Современник» в прозаической, «Огонек» в философско-публицистической, те даже и повысили). Нет; просто ветер перестал дуть в их паруса. Ибо задача, стоявшая перед ними (перед всей прессой тоже, но, перед ними особенно), полностью решена. Нет таких крепостей, которых не сдали бы большевики. И никакой народолюбивый секретарь ЦК КПСС не сможет заставить «огоньковцев» начинать рабочий день пляской под балалайку, и никакой руководитель Биробиджанского обкома не принудит «современниковцев» петь на редакционных вечеринках грустные еврейские песни. Сражаться с маршалом Язовым, быть заядлым антисемитом, говорить о палестинском движении полную правду, разоблачать масонов — можно теперь всем открыто. А эффект, на котором до сего дня держались лидирующие издания, был эффектом крутого виража. От публикаций должно было захватывать дух, а для этого следовало быть порезче на поворотах… Но вот горка кончилась, нужно подыматься с саней и двигаться дальше пешком, — но куда?