– С ней же не водятся.
И там и здесь над каждым ребенком висело, как Дамоклов меч, это "не водятся". Только теперь, через тридцать лет вспоминая Рона, Барух понял, что с Роном также не особенно водились, и на ту памятную вечеринку после войны в октябре пришли лишь случайные гости. Интересно, почему из всего их класса выбрали именно Рона, чтобы шефствовать над Борькой. Может быть, учителя решили тем самым помочь не только Борьке, но и Рону. И в семье Залкиных Борьку приняли как своего сына.
Какое–то время они продолжали служить рядом, пока Рона не послали в Штаты на курс по обслуживанию F-15. Курс считался элитным, и попасть туда было совсем не просто. Рон не вернулся на базу в Сдэ Дов, в Тель–Авиве военные самолеты не летали. Борька был кандидатом в следующий набор, его даже заставили сменить имя и фамилию. Все армейские, кого посылали за границу, были обязаны иметь новые израильские имена: так появился на свет Барух Берк. В последний момент поездка сорвалась – выяснилось, что надо подписаться еще на пару лет в армии, а Баруху Берку было вполне достаточно обязательных трех.
Барух намеревался на следующий же день посмотреть "Горбатую гору" в третий раз, но не сложилось. Неделя выдалась суматошной, пришлось засиживаться допоздна. Формально ничего особенного не происходило, как обычно, в это время обсуждали планы на следующий год, составляли бюджет его отдела эксплуатации. Он лично сидел с каждым из сотрудников, не считаясь со временем. А когда все было готово, Барух понял, что судьба завода уже решена.
Он знал, что его начальник не станет без нужды вникать в подробности финансовых запросов – тому была интересна лишь финальная сумма будущих затрат. Поэтому Барух всегда составлял коротенькую записку, где в трех–четырех строках подводил итог будущего "ущерба" бюджету. У "самого" же в голове была его собственная "правильная" цифра, и по его реакции Барух почти всегда мог понять насколько велик "перебор". Вариантов было три: если его бюджет в тот же момент убирался в папку – попадание было точным; когда он оставался на столе – это значило, что Барух лишь слегка перегнул палку, и после более детального изучения бюджет пройдет; а когда его приглашали присесть и сказать пару слов, то это указывало на явное превышение начальственных ожиданий и будущее сокращение аппетитов. В этот раз не было ни того, ни другого, ни третьего – его бумажку просто не глядя бросили в лоток для входящих документов.
Подспудно он давно уже все понял, но малодушно гнал от себя мысль, что придется искать другую должность: или там же, в inside, или на стороне. Как у Льюиса Кэрролла в "Алисе": "Надо довольно быстро бежать, чтобы оставаться на месте". Несколько лет назад ему прозрачно намекнули, чтобы бежал, а он не захотел, ему и так было хорошо. Теперь он с горечью убедился, что остался на том же месте, а все давно убежали вперед, и у него в его почти пятьдесят – одышка, и бегать ему совсем не хочется, как не хочется бежать загнанной лошади.
А загнанных лошадей пристреливают... Не правда ли?
Днем ему рефлексировать было некогда, ежедневная рутина брала свое, внешне все шло по–прежнему, а ночи проходили под знаком воспоминаний. Лора и Рон, Рон и Лаура. О Роне Барух знал, что он круто пошел в гору в авиапроме, Барух тоже успел недолго там поработать, но его в восемьдесят шестом быстро сманили в inside на строительство самого современного и престижного завода, где он и остался на двадцать лет. И к лучшему, наверное, считал он по прошествии всего этого времени, несмотря на то, что дни завода были уже сочтены.
Конечно, Лора использовала его, но и ему было приятно быть использованным – какой подросток в шестнадцать лет не мечтает о серьезной постоянной связи со взрослой девушкой. Это потом вышел культовый фильм "Эскимо–лимон", а пока Битлз так и не пустили на гастроли в Израиль, как представителей чуждой культуры, совсем как в Союзе. Залкины дали ему бесконечно много. Рон объяснял местные нравы: где, как, что, а Лора... Лаура подарила ему взгляд уверенного в себе парня, которому не надо бросаться на первую попавшуюся женщину. И окружающие чувствовали, особенно когда он надел военную форму, что перед ними не голодный, истекающий соками перезрелый подросток, а взрослый мужчина.
Он никак не мог определить, кого ему было больнее потерять: Рона или Лору... А может быть, Саньку? Не было в его жизни крепкой серьезной мужской дружбы, не зависящей от денег, жен, детей, положения. После армии во время сборов он превратился в простого клерка при аэродроме. Для его сослуживцев сборы означали дополнительный отпуск, а он всегда посмеивался над мужиками, которые с радостью оставляли поднадоевшие семьи, чтобы за пару–тройку недель глотнуть мужской свободы военной жизни. Он никогда не был своим в мужской компании – ему претило отношение большинства мужчин к женщинам, коробили фразочки, ухмылочки, анекдоты. Дружба с мужчинами всегда казалась ему слишком рациональной, деловой, а женщины обладали несравнимо большим теплом, на которое он летел, как бабочка на свет.
Барух всегда слишком ценил собственную свободу, чтобы считать время, проведенное в армии, свободой. Сейчас, когда всякие сборы давно уже кончились, оглядываясь назад, он с тоской подумал, что упустил свой шанс завести "боевых" друзей, с которыми можно оторваться, которые примут его, как он есть, кому можно сколько угодно жаловаться на жизнь, на утраченные возможности, на идиотов начальников, на тиранию и склочный характер благоверной, по традиции называемой "главнокомандующим".
Что было в двадцатилетнем промежутке между Лорой и Керен? Долгая череда женщин, с которыми он встречался, жил от полугода до года, что всегда кончалось одним и тем же – проявлением нетерпения, посягательством на свободу, которой он так дорожил. В университете он увлекся восточными женщинами, в Израиле раскрепощенными, знавшими толк в угождении мужчине в постели и вне ее. С конца восьмидесятых появилось множество русских, гораздо менее раскрепощенных, но более простых в общении. Как когда–то мальчик Боря смотрел в рот Залкиным, они ловили каждое его слово, а мудрые по жизни полезные советы Баруха–бывалого принимались ими за истину в последней инстанции. У русских, впрочем, латентный период заканчивался гораздо быстрее, чем в среднем по стране, но, в итоге, еще недавно умная, привлекательная и интересная спутница жизни начинала вдруг казаться сварливой, глупой и надоедливой. Всегда срабатывал какой–то триггер, и все заканчивалось.
В нем не было никакой стержневой амбициозной идеи вроде успешной карьеры, хотя многие завидовали его месту работы и положению, не было ассертивности, алчного стремления к деньгам как таковым или обладанию вещами, особенно статусными, как и стремления быть вершителем судеб. Он просто существовал в той среде обитания, куда забросила его судьба. Его жизнь определяли люди, да и вещи тоже, которые в ней появлялись, как изменил когда–то его судьбу кассетный магнитофон "грюндиг" и три кассеты Битлз. Все катилось само собой, как бы и без его вмешательства, но главное, в Израиле он всегда был в ладу с собой и с окружающей средой, и инстинктивно искал того же в других. Всегда находился кто–то, кто за него решал: сначала то была мать, потом ее место заняли Залкины, потом он двигался в общем потоке – диплом инженера–механика (на другой факультет, попрестижнее, все–таки не хватило баллов), потом его на последнем курсе рекрутировали в авиапром, потом соблазнили в inside, где строили новое производство в Иерусалиме и где он остался надолго, не откликаясь на настойчивый зов в start–up.
Пока не появилась Керен.
Так чем же Керен взяла его крепость старого холостяка на тридцать восьмом году жизни? Она ценила собственную свободу ничуть не меньше? Она была совершенно независима с финансовой точки зрения и сделала карьеру даже лучше его? Она любила и знала хороший секс? Случалось, что у него были весьма искусные партнерши, но Керен доводила его до совсем других вершин. Голова пошла кругом от высоты? Совместимость, две половинки, которые запоздало нашли друг друга? Или оба вдруг услышали тиканье биологических часов? А может, она поставила ему хорошо замаскированный капкан с этим ее диким необузданным улетным сексом и "хочу сзади"? Может быть, все было просто хорошо просчитано? Эта неясная история с Михаль. Керен не была, конечно, девочкой в свои двадцать шесть, но и никогда не заикалась о прежних партнерах. Керен никогда не задавала вопросов, не интересовалась его прошлыми связями – в обмен на отсутствие вопросов с его стороны. Как это произошло, и почему именно этот выбор? Она просто вошла в его жизнь и осталась в ней навсегда, и он уже не мог прожить без нее? А как же он жил без нее раньше?