Они помолчали.
– Мы все "выходим из шкафа" рано или поздно. – Амит поднял бокал с пивом и опустошил его. – Я просто скажу тебе, как можно минимизировать потери, а дальше – тебе решать.
– Как? – Барух тоже залпом допил свой бокал.
– Думай только о себе, о своих чувствах, о своих желаниях, думай о том, что твоя личность уникальна, что ты никому не должен давать никакого отчета, что общество не имеет никакого права вмешиваться в твою жизнь. Ни один человек не имеет права вмешиваться в твою жизнь. Никто. Никто не может диктовать тебе условия, как жить и кого любить, ведь общество – это наносное. В древнем Риме было принято трахать мальчиков, сегодня принято трахать женщин, а завтра все снова переменится и станет, как в древнем Риме.
– Переменится?
– Посмотри вокруг, – Амит засмеялся, – не здесь – здесь пусто, а вокруг бассейна. Ведь далеко не все здесь геи и лесбиянки, больше половины пришло просто из солидарности, чтобы поддержать наше право на наш выбор. Это ведь не только "парад гордости" – это еще и парад любви. Ты любил кого–нибудь, только честно?
– Не знаю.
– Вот видишь, ты не знаешь, а говоришь – две дочки.
– Дочки – не в счет, это другое.
– Ну ладно, помимо дочек? Жена, любовница, любовник?
– Знаешь, после свадьбы у меня, кроме жены, никого не было, а вот в детстве...
– Что в детстве?
– Я переспал с мальчиком еще до того, как переспал с девочкой. Это был единственный раз. Тридцать три года назад.
– И ты не можешь забыть этого мальчика? Не можешь забыть тех ощущений? Не можешь забыть своей первой любви?
– Я не вспоминал об этом с тех пор. Трудно сказать, была ли это любовь.
Им принесли их заказ: стейки и чипсы, и еще пива.
– А почему сейчас?
– Не знаю. Посмотрел "Горбатую гору".
– И?..
– Она что–то во мне всколыхнула. После нее я уже не тот человек, что был раньше.
Амит задумчиво смотрел на него, время от времени хватая пальцами с огромной тарелки жареный картофель, макая его в кетчуп и отправляя в рот.
– Понимаешь, я никогда не задумывался над этим. Никогда не возникал вопрос: "Кто я?"
– А теперь возник?
– Теперь возник.
– Ты говорил об этом с кем–нибудь, с женой?
– Нет, конечно! Что я, псих!
– Вот видишь, даже сама мысль о том, чтобы спокойно поговорить с близким человеком и разобраться, вызывает у тебя такую реакцию: псих.
– Не у меня – у окружающих.
– О том и речь, ты сам должен диктовать окружающим, как тебя воспринимать. Пойми, ты можешь переспать со всеми женщинами, которых тебе хочется, но если тебе понравился парень, то ты можешь точно также переспать и с ним. Чем любовник хуже любовницы? Тем, что кто–то косо смотрит? А как же тогда истинные чувства, они что, кончаются там, где начинаются условности этого идиотского общества? Вот мы оба евреи – ты откуда родом?
– Из России.
– А я из Венгрии, то есть, родители. Тот мальчик был еврей?
– Нет, русский.
– И тебе было все равно, какой национальности мальчик? А на русской девочке ты бы женился?
– Я как–то об этом не думал. Мне просто очень хотелось тогда переспать с девочкой, а получилось так, что подвернулся лучший друг. Но потом вышло переспать и с русской девочкой тоже, а еще через пару дней мы уехали оттуда, и все кончилось.
– Так в чем же дело? Продолжай трахать баб и будь счастлив. Чего тебе не хватает?
– Хороший вопрос. Мне всего хватает, только мне иногда кажется... В последнее время мне кажется, что... Все, что интересует женщин, это деньги и размер члена.
Амит засмеялся:
– Послушай, Барух, ты не из шкафа выбрался, а из какого–то бабушкиного комода. Лет тебе сколько?
– Пятьдесят почти. Сорок восемь.
– А мне двадцать семь. Ты как будто не с нашей планеты. Ты что, случайно сюда залетел? Ты сколько времени женат?
– Десять лет.
– Первый раз или успел развестись?
– Первый раз.
– А что ты до сорока лет делал, онанировал?
– Да нет, то есть приходилось, конечно, – Барух улыбнулся, – но у меня с шестнадцати постоянная подруга была. Потом армия, университет – там, сам знаешь, не проблема кого–нибудь найти.
– А ты пробовал посчитать, сколько баб перетрахал?
– Нет, как–то не приходило в голову.
– Или ты думал, что твоя жена – особенная? Что та, с кем ты заключил "брачный союз", – Амит хохотнул, – стала от этого другой? Ты действительно думал, что брак что–то меняет? – Амит оперся локтями на стол и положил голову на кулаки. – В Таиланде какой–нибудь парень в желтой куртке помашет руками, побормочет пару минут и объявит кого угодно мужем и женой. Еще и бумагу даст на тайском языке и с переводом на английский – это считается, или как?
Барух ничего не ответил.
– Вспомни лучший день в своей жизни. Нет, не так: тот момент, когда ты понял что–то важное, что перевернуло тебя, сделало другим навсегда.
... Горьковатый вкус моря, сладковатый вкус женщины. Барух вспомнил широко расставленные лорины ноги на хайфском песке, свой язык внутри нее, дрожь ее тела... Как они, обнявшись, ревели на два голоса:
I could tell the world
… Или то была темная санькина комната, обои в цветочек, теплый лимонад "дюшес", растекшееся белой лужей мороженое...
Барух никогда не сомневался в своей ориентации. Тот день с Лорой был его Днем Независимости, независимости от прошлого, от прежней страны и связанных с ней страхов, от родителей с их постоянной и навязчивой опекой, от вечного подросткового желания секса и страха перед близостью с женщиной. А сегодня через тридцать лет его мучила вина перед Санькой, ведь Санька ему ничего плохого не сделал. Санек и евреев–то кроме него, Борьки, не видел, и какая разница, с кем трахаться: еврей – не еврей. Санька небось побольше него тогда переживал, а он в одну секунду перечеркнул все, что было за четыре года.
– Не знаю, – сказал Барух после длинной паузы, – не знаю.
– Держу пари, что тебе вспомнился твой давний друг, который остался там.
– Да... – Барух кивнул.
– Я вижу, тебе действительно нелегко решить, – проговорил Амит. Его голова все так же покоилась на опирающихся на стол руках. – Давай сменим тему. Сегодня вечеринка во "View" – вход свободный.
– Да оставь ты деньги, я давно не сидел с кем–нибудь так, чтобы просто поговорить. – Барух, не глядя, подмахнул счет, назвав номер комнаты.
Из отеля они вышли уже в сумерках. Постепенно густела толпа на набережной, зажатой со всех сторон прилавками и лотками со всякой мишурой. Из ресторанов их громко зазывали внутрь, магазины и не думали закрываться. Они долго шли молча, думая каждый о своем.
– Ты когда–нибудь пробовал оторваться? – спросил Амит.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, забыть про все, отбросить на время все, что тебя окружает, погрузиться в другой мир. Ты был в Индии или в Южной Америке?
– Нет.
– Ты не пробовал взять отпуск от жизни? Не от работы, не от семьи – от своей жизни.
Барух недоуменно пожал плечами.
– Понимаешь, мы живем в мире, где нас опутали по рукам и ногам. Самый элементарный, просто–таки идиотский пример, это ссуда – ты взял деньги и должен их отдавать. Ты привык к определенному образу жизни, и даже не какое–то трагическое событие, а лишь его призрак, намек на него, сама мысль об этом событии не дает тебе спокойно жить. "А что будет, если я не смогу выплатить..." И твои решения в жизни, хочешь ты или нет, ставятся в зависимость от простого факта, должен ли ты деньги банку. Так?
– Ну... так.
– Выходит, что ты заложник этого банка, даже в мелочах, даже в своих поступках. А теперь давай перевернем данную ситуацию на сто восемьдесят градусов: у тебя есть большая сумма денег. Что ты с ней сделаешь?
– Вложу куда–нибудь.
– ОК, ты ее вложил. Ты разбираешься в бирже?
– Ну... так.
– Куда бы ты вложил свои деньги?
– Это зависит от многих факторов, какая сумма, на какой срок, с каким риском. Просто так этого не скажешь.
– Да и не важно. Ты все просчитал, ты все обдумал и вложил свои деньги – дальше ты их заложник. Ты вложил в акции, а они упали – и ты не можешь их продать себе в убыток. Ты вложил на долгий срок в сверхнадежный вклад, а тебе понадобились наличные задолго до срока – и ты не можешь без огромных потерь выйти из своего вклада. Теперь ты снова заложник своих денег. Не так ли?