Что означала как бы случайно брошенная Амитом фраза про перепих с Михаль? Мог ли Амит сфотографировать его с Михаль?
Осязательная память: он помнил, как он провалился в Наташку, он помнил, как Лорины пальчики в первый раз надевавали на него кондом, помнил горьковатый вкус моря... помнил Санькин перчик в своей руке. Он помнил упругость сосков Керен через тонкую ткань, это было его первое прикосновение к ее груди. Он все пытался положить ей руки на грудь, пока она упорно трудилась на нем, а она сбрасывала их, и только доведя ее до последней точки, он добился своего.
Он ощущал Керен всем своим телом. А теперь к его воспоминаниям добавится Михаль. Эта память не может быть стерта. Она останется с ним навсегда. Конечно, все тускнеет со временем, линяет, вытесняется, задвигается вглубь. Но все равно остается, живет, вспыхивает в какой–то момент. Никто не знает, где и когда. Как пробудилась в нем тридцатилетней давности память о Саньке.
Горячее, влажное, упруго-податливое проникновение в Михаль... Тот момент, когда он потерял над собой власть и грубо вошел в нее, вызвав крик, и потом еще раз за разом, до взрыва, до хрипа, до потери сознания. Звери – это всегда по ту сторону?
Барух открыл глаза и обнаружил перед собой дорожный щит, на котором было написано, что Йотвата – в пяти километрах. Молочное кафе, славящееся продуктами киббуца в пустыне. Крепкий кофе и йогурт подойдут как нельзя кстати.
Он не покривил душой, когда сказал, что никогда не спал с двумя женщинами одновременно. Что–то мешало ему. Возможно, его тело помнило, что у него есть другая женщина. Тактильная память. Так что же случилось сейчас? Он действительно подумал о Керен в прошедшем времени? Или подействовал совет Амита взять отпуск от жизни, отринуть все свои связи?
Керен вкладывала в их брак. До чего же он не любил это новомодное выражение: "Вкладывать в брак". Его передергивало, когда слышал это выражение. А ведь "правильная девочка" была как всегда права, когда вкладывала в их брак. Ему не на что было жаловаться. Беременность – не беременность, роды – не роды, Керен всегда думала о нем. Секс, что мужику еще надо. Он не спрашивал ее, хочет ли она близости на последних месяцах беременности. Она говорила, что хочет, а что было на самом деле?
В первые недели после родов она кормила грудью и обслуживала его оральным сексом: "Варвар, у меня все болело внутри". Кто она, Керен? Крутая business lady, вкладывающая в их брак? Что это? – Интуиция, шестое чувство, предвиденье, откровение, озарение, или простое стремление удержать мужика любой ценой? Трезвый расчет менеджера–профессионала, холодный анализ ситуации? Или Керен любит его и хочет, чтобы он был с ней рядом?
Кто она? В жопу трахнутая? A girl with kaleidoscope eyes?
Память о женщине присутствует всегда. Помимо сознания живет осязательная память – от нее не избавиться. Глупо задавать вопрос: "Ты что, меня сравниваешь...?" Можно не сравнивать – сравнит тело, пальцы, кожа, поц. Конечно, никто не давал права голоса этому поцу! Так он и не спрашивал.
Как мы выбираем? Глазами? Руками? Кожей? А–а, это голова лепечет что–то о сознательном выборе?
* * *
Пустынная дорога кажется бесконечной, пейзаж почти не меняется, машин практически нет. Изредка встречаются деревья, причудливые камни, желтые цвета сменяются красноватыми, все подернуто серо–фиолетовым маревом. Когда он выехал из Эйлата, ему показалось, что в голове у него прояснилось. А сейчас его мозг, как и эту пустыню, затянуло дымкой. Густой раскаленный воздух медленно переливается над дорогой, которая, петляя, спускается к Мертвому морю. Где еще на Земле можно увидеть такой пейзаж?
Барух хорошо помнил, где расположен "Оазис".
– Можно дать вам один совет? – женщина за стойкой вручила ему пластиковую карточку–ключ от номера. – Пойдите в spa, после соляного бассейна усталость как рукой снимет.
Какую хмарь она разглядела на его лице? Или это всего лишь дежурная любезность администратора, входящая в пакет предоставляемых услуг?
Странно чувствовать себя надувным матрасом, медленно дрейфующим на поверхности плотных целебных вод Мертвого моря. Но совет оказался замечательным – он как бы заново родился, появился аппетит, и ему понадобился хороший кусок мяса.
И он не знает, с чего он начнет свою "исповедь".
С Саньки?
С Наташки?
С Лоры–Лауры?
С "Горбатой горы"?
Или, может быть, с матери?
Потускнеет, сотрется ли когда–нибудь память о Михаль?
Барух еле дождался, пока ему принесли его заказ. Давно он не ел так хорошо приготовленного филе, или это его зверский аппетит превратил посредственное мясо в деликатес. "Амирим", подумал Барух, жуя мясо – любимое место Керен, поселок вегетерианцев, в котором Керен преображалась. Это место имело на нее магическое влияние, исчезала business lady, откуда ни возьмись, появлялась другая Керен, которую, к стыду своему, Барух совсем не знал.
Попутчик...
Не пытался узнать? Не интересовался? Тогда почему она терпит его самого? Или это business? И его терпит исключительно business lady?
Он позвонил в Амирим. У него сохранился телефон того дома над Кинеретом, где они были в последний раз прошлой осенью. На его счастье, ближайшая воскресная ночь была свободна. И там он даст ей свою запись. Керен так понравилось это место, что она несколько раз повторяла, что обязательно хочет туда вернуться.
Настало время перестать быть просто попутчиком. Настало время оглянуться. На Керен. На себя. Вокруг. Шокотерапия. Терапия шоком. Можно ли считать шоком простое попадание в другую, в чужую среду? Нет? Думаете, шок – это только когда две тысячи вольт, кома, приемный покой? А как же Шири, Амит?
Барух диктовал до двух часов ночи.
Он терпеть не мог конфликтов: драки, даже серьезные споры – все это было не для него. Единственная драка в жизни – и та с лучшим другом. В армии он был техником при аэродроме, всего-то несколько раз выстрелил из винтовки. Что могло быть лучше? Он не мог представить себе скандала с Керен, как не мог представить скандала с матерью. В семьдесят третьем мать восприняла Израиль как очередной круг ада: опять война, опять коммуналка. А для него, напротив, новая страна стала землей обетованной с невиданной доселе свободой. И снова повторение в восемьдесят втором: конечно, квартира в Торонто не была похожа на коммуналку на Сретенке или центр абсорбции в Раанане, но, несмотря на небольшую сумму накопленных в Израиле денег, снова замаячил призрак нищеты. Отец не работал, зарплата чертежницы, единственный сын собирается вернуться В ТУ страну. А он чувствовал себя предателем из–за одного лишь факта, что не вовремя оказался за границей.
Сейчас Барух понимал, что тогда, в восемьдесят втором, эмиграция в Канаду стала казаться им ошибкой, но негаданно подвернулся чудесный аргумент "ЗА" – Ливанская война. А для него оставаться в Канаде, когда ЕГО страна воюет, было равносильно предательству. Не за себя Барух воспылал праведным гневом на мать – за страну. От имени страны он заклеймил ее, назвал дурой. Удобная позиция, упоительный пафос патриота, против которого не попрешь.
Ему хватило и трети памяти диктофона, хватило и батареек. Тогда же, в два часа ночи, он вдруг сообразил, что должен перехватить Керен утром, не дать ей уйти на работу, договориться с тещей, чтобы приехала из Ашдода, взяла девочек из школы.
Он не чувствовал усталости, еще чашка крепкого кофе – и вперед, только надо осторожнее на дороге.
Невесомость, легкое парение над землей после сброшенного, ставшего непосильным груза. Освобождение. Он выплеснул из себя накопившееся за годы.
* * *
– Ты что, совсем рехнулся? – тихо, чтобы не разбудить Майку с Михаль, сказала Керен и села на кровати.
В ее голосе не было ни сарказма, ни угрозы – лишь сонное недоумение.
– Не совсем, только чуть–чуть.
– Ты можешь, наконец, объяснить, что на тебя нашло? Я все ждала, не задавала вопросов, думала, ты сам объяснишь.
– Я тебе все объясню. Сегодня же. Но только не сейчас, чуть позже. И не здесь...
– А где же?
– В Амирим.
– То есть как?