Она любила пальму перед домом, потому что каждый день забиралась на нее посмотреть, где мама. Может, так и сказать? Она очень любит маму, но американцы еще здесь, и мама должна с ними воевать, поэтому ее подолгу не бывает дома, но тут уж ничего не поделаешь.
Бабушка снова позвала есть батат, и урок закончился.
Но и пальма и доска с лозунгами всегда наготове. Завтра, а может, еще и сегодня Малышка снова соберет там детей. Прозвучат слова первого урока, и прохожие будут замедлять шаги.
И снова перед глазами детей встанет мама: на дуле винтовки висит связка баньу, а большие глаза смотрят так, словно она хочет обнять детей и прижать к груди.
Батат остался только на самом дне корзинки, а Малышка так и не успела рассказать о своей любви к маме.
В стороне Бами сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее зазвучали винтовочные выстрелы.
Дети и бабушка выбежали во двор. Малышка прислушалась:
— Начали, мама начала.
И она тут же полезла на пальму. Бабушка Шау не успела ее удержать — она стояла внизу, собрав детей возле себя.
Пост марионеточных отрядов в Бами совсем заволокло дымом, в той стороне теперь торчал только шпиль собора.
— Это мама-а-а! — пронзительно закричала Малышка.
Мама стреляет! Это мама поднимает там клубы дыма, дым уже закрыл часть реки, даже поле рядом потемнело.
— Мама взорвала по-ост!
Выстрелы не затихали, а становились все чаще. Теперь уже вся деревня высыпала на улицу и собралась у пальмы.
Оттуда вниз летел крик Малышки, вплетаясь в общий шум — плеск весел на канале, доносящиеся с рынка крики женщин, зовущих детей.
А дым все поднимался. Малышка опять заметила черную точку, мелькнувшую в самой гуще дыма. Пусть это очень далеко, так что даже река Хау кажется просто блестящей желтоватой полоской, но почему бы этой черной точке не быть человеком?
И кто скажет с уверенностью, что это не ее мама?
— Мама пошла в атаку! Вперед, мама-а-а!
Голос Малышки протяжен и разносится далеко.
Мама теперь, наверно, в самой гуще дыма. Следом за ней бегут девушки-партизанки. Учительница из сожженной школы тоже с ними, плечо у нее чуть запачкано мелом.
Стрельба усилилась, атака началась...
Малышка спустилась вниз. Все были уже готовы. Хиён держал автомат, Ань — винтовку, Тхань — базуку, даже самому маленькому они вложили в руку знамя. Прислоненная к пальме ветка оказалась на месте. Малышка подняла её — это была винтовка.
В атаку пошли от плетня за домом, быстро преодолели канаву и, укрывшись за пальмой, открыли яростный огонь.
На следующее утро, когда самолеты бомбили острова, в деревню вошла женщина с винтовкой и ветвями маскировки в руке.
Она шла, приветливо улыбаясь, и следом за ней, прячась от палящего солнца в тени деревьев, шла вся деревня. Женщине приходилось то и дело останавливаться и отвечать на вопросы, потому что спросить хотелось всем.
Полиэтиленовую накидку женщина закинула за спину, винтовку со связкой лепешек баньу передала Малышке и взяла на руки самого маленького.
Он что-то лопотал и царапал прилипшие к ее кофточке комочки грязи.
Дети, как цыплята, бежали, окружив ее. Ань семенила впереди, путаясь под ногами у матери, боясь, как бы ее не обошли вниманием.
— А я видела, как ты шла в атаку...
— И я видел...— подхватил Хиён.
— Как это вы могли видеть?
— А вот видели...
Хиён высоко подпрыгнул — так мама прыгала через канаву. Ань, уцепившись за мамину накидку, с завистью поглядела на него.
— А у нас аист гнездо свил, вот! Мама, ты ведь ходила бить врагов для меня, а не для Хиёна?
Хиён повис на маминой руке и стал раскачиваться, как на качелях:
— Нет, для меня-я-а...
Она засмеялась, ласково потрепала обоих по волосам.
— Для всех вас!
Бабушка Шау, выносившая из кухни корзинку с вареным бататом, вмешалась:
— Вот озорники, отстаньте от мамы с вашими цаплями-аистами!
Женщина опять рассмеялась, подхватила и Хиёна, чмокнула его в щеку и так, с двумя детьми на руках, прошла в дом. Это была Нгуен Тхи Ут, героиня армии.
Пост марионеточных отрядов в Бами сровняли с землей. И решено было сразу же начать восстанавливать школу. Вечером, баюкая маленького, Ут сказала:
— Пойду достану лодку у соседей. Ты, Малышка, будешь завтра с детьми возить битый кирпич с поста, строить у школы убежище. Построим школу, всех вас отправлю учиться.
Малышка как была в подвернутых брючках — она только что мыла ноги, — так и осталась стоять у порога, счастливыми глазами глядя на мать:
— Мы пойдем в школу!
Она прыгнула к маме на кровать, распустила ей волосы... Когда маленький уснул, у мамы были уже две длинных косы, такие же, как у учительницы, к которой скоро пойдет Малышка.
...И вот Малышка, ведя за собой остальных, идет в школу.
Все так знакомо и так неожиданно. Учительница-партизанка в одной руке держит нон, в другой камышовую корзинку и очень интересно рассказывает, как партизаны бьют врага. Рядом, на столе, лежит новая винтовка. Когда прилетают самолеты, учительница отводит детей в убежище, а сама руками, выпачканными мелом, берет винтовку и целится в самолеты.
В полдень, когда небо чисто, Малышка и младшие идут показывать учительнице свою пальму.
Мамы снова нет дома.
Ветер с моря тихонько перебирает листья пальмы, как будто это мама стоит там наверху и, поправляя волосы, смотрит вниз, на Малышку и других детей.
1966 г.
Нгуен Лан
У ПОДНОЖИЯ ГОРЫ НГЕ
Лон перепрыгнул через изгородь и спрятался за деревьями. Да, это каратели, переодетые крестьянами. Их пятнадцать, и они идут прямо к его дому.
Забытая соломенная шляпа осталась лежать на траве. Лон помчался домой, сначала через рощу — лучше не попадаться им на глаза, — а потом напрямик через поле, потому что каратели были уже совсем близко от дома.
Но они все же опередили его.
— Где тебя черти носят? — раздался злобный окрик, едва он, запыхавшись, вбежал во двор.
— В поле был...
— Где мать?
— На рынок пошла...
Солдаты втолкнули его в дом.
— Сиди здесь и не вздумай поднимать крик,— пригрозил старший.
Лон увидел у него в руках глиняную кукушку — свисток, которым подавали сигналы партизанам.
Неужели догадался? Похоже на то, потому что все, что можно было заподозрить как «сигнальные средства вьетконга»[29] — дырявый жестяной бачок, бамбуковая колотушка, пустые консервные банки, — было уже извлечено из углов и свалено посреди комнаты.
А ведь перед тем, как уйти в горы, мама сказала: «Если что случится, свистни в кукушку, чтобы я слышала. Вернусь ночью, со мной придут товарищи из Фронта»[30].
Поздно, поздно, уже ничего нельзя исправить. Лон смотрел па коричневую свистульку, глянцевито поблескивающую на ладони у старшего.
Кукушка точно в чем-то упрекала мальчика. А что он сейчас может сделать?!
Лон перевел взгляд на гору Нге, видневшуюся в раскрытую дверь. Она так близко. Эх, помчаться бы сейчас туда! Громко закричать, засвистеть самому! Только бы успеть предупредить своих, а там пусть солдаты делают с ним что хотят...
Время шло. Чем ближе к вечеру, тем настороженнее вели себя каратели. Особенно усердствовал старший, со скрюченной, как у креветки, спиной — его подстрелили в одной из последних «экспедиций». Он ни на минуту не спускал с Лона глаз.
Нужно было как можно скорее что-то придумать.
Если солдаты останутся здесь, они схватят маму и бойцов Фронта.
Лон вынул из ящика вылинявший «национальный» флаг и сунул его под нос старшему:
— Учитель говорит, что, когда приходят солдаты, ученики нашей школы обязательно должны приветствовать правительственную армию и вывешивать флаг. Можно мне выйти его повесить?