— Что случилось, Дурды-ага? — недоуменно спросил Покген. — Объясни, чем ты недоволен.
Но Дурды-чабан, казалось, не слышал вопроса Покгена. Он, видно, еще по дороге, когда тащился на своем ишаке, обдумал все, что скажет башлыку, и теперь торопился это сделать.
— Ты просто опозорил нас, Покген. Раньше ты позволял негодяю Елли нас мучить. Этот жулик готов был от жадности собственные уши сожрать, да рот не доставал. А теперь ты прислал к нам человека, который ни черта не смыслит в нашем деле. А еще лезет со мной в споры, командует, указывает, где лучше устроить ночлег. Да я уже сорок с лишним лет чабан и за это, видно, от тебя такую благодарность получаю. Коли так, то на, возьми мой посох! — С этими словами старик бросил в угол свою суковатую палку.
Сразу смекнув, в чем дело, Хошгельды улыбнулся. А Покген пожалел, что поблизости нет Чары. Он бы, как всегда, быстро сумел уладить дело. Хошгельды поднял брошенную стариком палку и обратился к нему:
— Дурды-ага, вы говорите, что больше сорока лет были чабаном.
— Да, больше сорока… сорок два года, — грозно заявил старик.
Хошгельды так внимательно разглядывал палку, будто мог прочесть на ней всю долгую жизнь чабана.
— Всему на свете есть счет, — промолвил он. — Если вы, Дургы-ага, сорок два года были чабаном, то из них двадцать лет вы колхозный пастух, а двадцать два года были чабаном у бая. Так?
Дурды перевел свой сердитый взгляд на агронома и сказал:
— Нет, не так! Если уж взялся считать, то считай правильно. Я после баев четыре года в совхозе работал и каждый год премии получал, а как только организовались колхозы, я сразу же в колхоз записался, а премии всего две получил. Вот это правильный счет.
Хошгельды засмеялся.
— Хорошо, Дурды-ага, я буду считать правильно. Значит, восемнадцать лет вы пасли баранов у бая. А сколько вы получали в месяц за свои труды?
— Помесячно расчеты не ведутся. За целый год я получал у баев шесть двухлетних баранов, ну и харчи их были.
— А теперь давайте подсчитаем, сколько вы в колхозе зарабатываете, — чему-то улыбаясь, говорил агроном. — Если мне не изменяет память, ваша семья получила в этом году сорок пять тысяч деньгами и примерно пудов двести семьдесят пшеницы. Ваш сын рассказывал мне, что он девяносто пять пудов продал государству, остальное дома осталось, так что на год хватит, а то и больше. Правильно я считаю?
— Теперь правильно, — проговорил Дурды-чабан. Он хотел еще что-то сказать, но не сумел, видно, подобрать подходящих слов.
— Так вот что, Дурды-ага, — продолжал агроном все так же учтиво и обстоятельно, — давайте отложим в сторону доставшиеся вам пшеницу, кишмиш и все прочее и возьмем в расчет только полученные вами сорок пять тысяч рублей. Попробуем превратить эти деньги в баранов. Сколько получится? По моему расчету, на каждого члена семьи придется по шесть двухлетних баранов. А еще мне как-то ваша жена рассказывала, что в прежние времена у. вас по целым неделям котел не кипел, не из чего было суп сварить. Если мои подсчеты верны, то ваш черед сделать из этих подсчетов правильные выводы. И учтите еще, что самого главного я вам не сказал, об этом Покген-ага скажет.
Лицо чабана расплылось в улыбке.
— Сын мой, Хошгельды, — сказал он, — я ведь собирался сегодня еще больше нашуметь, уж очень я обиделся на башлыка. Да вот ты помешал. А с тобой спорить я не берусь, ты все равно победишь. И подумать только, знает, что моей старухе не из чего было суп варить, — от всей души смеялся пастух. — Ты не думай, сын мой, что я не ценю сегодняшнюю жизнь, это я нарочно про премии говорил, на башлыка досада взяла.
— Стыдно тебе, старому человеку, такие разговоры вести, — заговорил, наконец, Покген. — Что же, по-твоему, я не забочусь о колхозных стадах, что же, не одна цель у нас с тобой? Ты, старина, перестал простые вещи понимать.
— Это я, по-твоему, цели не понимаю? — опять вспылил чабан. — Моя цель ясная: я должен выкармливать свое стадо и давать побольше ягнят. И еще я должен охранять своих овец от волков и вообще от всяких бедствий. Как это я цели не понимаю? — горячился Дурды-ага. — Я в этом году от маток сто пятьдесят ягнят получил. Знаешь, что районный ветеринар про меня сказал: "Ты, Дурды-ага, в отношении искусственного осеменения и ухода за баранами самый первый пастух". Что же, ты думаешь, он напрасно такие слова говорит? Да как тебе не совестно!
Хошгельды стоял, опершись на палку пастуха, и улыбался. Ему почему-то было весело от того, что Дурды-чабан и башлык, не поняв друг друга, оба сердились и никак не могли договориться.