Покген обрадовался гостям и стал зазывать их к старикам на ковер, но молодежь тянула музыкантов к себе.
Воспользовавшись суматохой, Бахар незаметно ушла с веранды в комнату. А через несколько секунд одна из ее подруг сунула в руку Хошгельды записочку, что не укрылось, однако, от взгляда Вюши.
— Что это тебе пишут? — поинтересовался он.
— Да так, пустяки.
— Все тайны, все тайны! — пропел Вюши.
— Никаких тайн, просто один товарищ хочет продолжать наш с тобой спор о мираже.
— Ну, раз так, значит, дело серьезное, — понимающе подмигнул Вюши.
Посидев еще некоторое время, Хошгельды тоже вышел.
— Заходи, садись вот сюда, — тихо проговорила Бахар, когда Хошгельды появился в дверях, и зачем-то подвинулась на тахте, хотя там хватило бы места на пятерых.
Но Хошгельды не воспользовался ее предложением и сел на стул, что стоял возле письменного стола. От него не ускользнул грустный вид Бахар, хотя он и старался на нее не смотреть. Он чувствовал, что Бахар чем-то встревожена, но истолковывал это по-своему.
"Наверно, родители не дают ей покоя, требуют, чтобы она вышла за меня замуж, а она любит другого… Но ничего, я тоже не маленький и сумею сохранить достоинство".
— Зачем ты звала меня? — стараясь говорить как можно суше, спросил он.
— Мне нужно с тобой посоветоваться.
— Я тебя слушаю.
— А почему ты так далеко сел?
— Чтобы давать советы, совсем необязательно сидеть рядом. Я тебя и отсюда услышу, — нарочито весело сказал Хошгельды.
Бахар сделала вид, что не замечает его тона, и, немного подумав, заговорила.
— Вот о чем я хочу с тобой посоветоваться, — с грустью в голосе сказала она. — Мне предлагают быть учительницей в нашей десятилетке. Кроме того, я могу работать в районном отделе народного образования, а наши профессора советовали мне остаться в аспирантуре. Я, честно говоря, немного растерялась, все заманчиво… — Девушка умолкла, вопросительно глядят на Хошгельды.
— По-моему, привлекательнее всего аспирантура. А вообще говоря, все интересно. Любая работа хороша, если она по душе. Поэтому надо идти туда, куда больше влечет. Если человек любит свою работу, нет для него лучше собственной профессии. Спроси Дурды-чабана, он совершенно уверен, что нет в мире ничего более нужного и интересного, чем пасти баранов. И знаешь, он, по-своему, прав, только так и можно работать.
Хошгельды замолчал и, казалось, прислушивался к пению, доносившемуся с веранды.
— А почему ты перестал бывать у нас? — неожиданно спросила Бахар.
— Я иногда захожу к Покгену-ага, по делам.
— О чем говорили с тобой мои родители?
— Разве упомнишь все разговоры.
— Они ничего не говорили обо мне?
— Ничего.
— Неужели ты уже не помнишь, это было еще зимой…
— Ах вот ты о чем! — будто с трудом припоминая что-то, протянул Хошгельды. — К чему на новом месте вспоминать старые, давно забытые разговоры. Пойдем лучше послушаем песни.
— А я и не знала, что ты такой большой любитель музыки.
— Во-первых, я действительно люблю музыку, под нее и думается хорошо, и на душе как-то легче становится, а во-вторых, я не вижу необходимости оставаться здесь. Все, что я мог тебе посоветовать, я посоветовал, — с горечью, не ускользнувшей от Бахар, сказал Хошгельды и поднялся.
— Ну, чего ты так спешишь, посиди еще немного, — робко продолжала Бахар, смущенная своей настойчивостью. — Мне кажется, что ты чем-то встревожен, — добавила она.
Хошгельды облокотился на стол и холодно взглянул на девушку.
— Это тебе только кажется. На сей раз тебя обмануло твое зрение. Так бывает. Смотришь иногда вдаль, и чудится тебе, что видишь воду, а на самом деле не вода перед тобой, а мираж.
— Да, и так бывает, — согласилась Бахар. — Но мне всегда хочется верить своим глазам.
— И это не возбраняется, — вставил Хошгельды.
— С тобой трудно сегодня разговаривать.
— Очевидно потому, что я не люблю праздных разговоров.
— Не всякий отвлеченный разговор можно назвать празд-ным. А трудно с тобой говорить потому, что ты стал раздражителен и недоверчив.
— Уж какой есть, — развел руками Хошгельды и направился к двери.
— Подожди, у меня еще к тебе просьба есть, — остановила его девушка.
— Какая? — коротко бросил Хошгельды.
— Мне хочется посмотреть наши посевы, отец говорил, что многое изменилось за этот год.
— Кто же тебе запрещает? — пожал плечами Хошгельды. — Для этого пропуска не требуется.