Вскинув лопаты на плечо, старики отправились на работу. Не любивший много разговаривать, Орсгельды шел молча, а Нязик-эдже всю дорогу ворчала:
— Видно, Кюле был прав, когда говорил, что из Хошгельды толку не будет. Подумать только, приехал в колхоз и всю жизнь начал перекраивать. Все не по нем. И поля мы не так орошаем, и хлопок не так сеем, и виноград, оказывается, ни мы, ни наши деды не умели сажать.
— Может быть, ему в Москве посоветовали так делать? — неуверенно произнес Орсгельды, желая найти оправдание сыну.
— Что же, по-твоему, ему посоветовали и наш приусадебный участок сорняками засевать? Никто ему такого не говорил! Отбился от рук и делает все, что в голову взбредет, — стояла на своем Нязик-эдже.
Придя на работу, она поведала всем женщинам своей бригады о постигшем их семью несчастье. Она даже рассказала об этом бригадиру, но Курбанли не посочувствовал ей.
— Не может того быть, чтобы Хошгельды чепухой занимался, — уверенно заявил он.
Орсгельды ни с кем на работе не делился своими горестями, но когда под вечер к нему зашел его старший брат Ата Питик, он не выдержал и рассказал о проделках сына.
Вскоре явился и сам Хошгельды. Завидев своего любимца, Нязик-эдже накинулась на него:
— Что ты наделал, ты в своем уме?!
— Что случилось? — остолбенел от неожиданности Хошгельды.
— Он еще спрашивает, что случилось! — возмущалась старуха. — Что ты натворил с нашей землей? Отвечай!
Поняв причину гнева матери, Хошгельды подбежал к своим грядкам, сел на корточки и стал внимательно разглядывать всходы.
"Все в порядке! — с удовлетворением отметил он, — никто ничего не трогал".
— Орсгельды, Ата, идите сюда, посмотрите на этого бездельника. Вместо того чтобы ответить матери, прощенья у нее попросить, он еще любуется своими сорняками! — уже со слезами в голосе кричала Нязик-эдже.
Старики вышли из дому и тоже набросились на Хошгельды.
— Ты уже все границы перешел! — кричал Ата.
— Если тебе нужны сорняки, можешь их в поле собрать, а мою землю портить я тебе не позволю, — грозно заявил Орсгельды.
— Не шумите, — устало и тихо сказал Хошгельды. Он снял с головы кепку и погладил свои черные густые волосы. Весь его облик, все его движения говорили о том, что он совершенно спокоен. — Когда вы перестанете кричать, я все вам объясню и докажу, что я в своем уме.
— Мало того, что ты взбаламутил весь колхоз, — скрипел Ата, — ты еще отцовскую землю сорняками засеял. Нечего с ним разговаривать, иди, Орсгельды, и перекопай грядки, чтобы люди не смеялись.
— Дядя Ата, — вежливо начал Хошгельды, — ваши советы не всегда бывают полезными, поэтому не стоит расточать их. Ничего плохого я с землей отца не сделал. Поймите, ведь это — опыты, которые заключаются в том, что я скрещиваю действительно сорные травы с полезными культурами, ну, скажем, с такими, как пшеница.
Старики умолкли. Спокойный тон Хошгельды, видно, подействовал на них.
— Вы знаете, — продолжал Хошгельды, — что сорняки очень неприхотливы: растут, где угодно, и даже воды не требуют. Так вот все эти качества, хотя бы в малой степени, я хочу привить полезным культурам.
Орсгельды заинтересовался рассказом сына и стал задавать ему вопросы, на которые тот терпеливо давал пространные и ясные ответы.
— Кто же все это придумал, сын мой? — спросил Орсгельды.
— Были такие великие люди, русские ученые, как Тимирязев, Мичурин. А теперь академик Лысенко продолжает их учение.
— А нам вот еще наши отцы и деды рассказывали, что Адам первый посеял нужные человеку семена, — серьезно вставил Орсгельды. — И с тех пор, говорят, только этими семенами и пользуется человек.
Хошгельды рассмеялся.
— Все это сказки, отец, и Адама никакого не было. Сам подумай, разве сеял твой дед или даже твой отец такие семена, которые сеешь ты. Разве знали они столько плодов, сколько знаешь ты. С каждым годом растет наша советская наука, растет культура, а чем больше познает человек, тем больше он дает обществу нужного, полезного, в том числе и семян, и плодов.
Беседа отца и сына затянулась дотемна. Дядюшка Ата не очень старался вникать в смысл того, что говорил Хошгельды. Старик любил поспорить, но видел, что сейчас ему это не удается, так как брат принял сторону племянника. В конце концов он незаметно ушел. А Нязик-эдже не столько разумом, сколько сердцем поняла, что Хошгельды ничего, оказывается, плохого не сделал. Успокоенная, она пошла в дом, зажгла лампу, приготовила ужин и позвала мужа и сына поесть и попить чайку.