— Ты что, издеваешься надо мной? — резко спросил он.
Хошгельды решил, что приятель не поверил ему.
— Ну, честное слово, я рассказал тебе правду, — старался убедить он Амана. — Если не веришь, можешь спросить у Покгена и у Чары. Мы все вместе выбежали тогда на этот истошный крик.
— Значит, ты не узнал того парня?
— Так ведь было темно.
— Если ты не знаешь, кто убегал от Кюле, как же можно писать фельетон? — подозрительно взглянув на Хошгельды, спросил Аман.
— А зачем указывать, кто именно бежал? Этот человек абсолютно ни в чем не виноват. Кто ему может запретить разговаривать с любимой девушкой. Я только не понимаю, почему этот глупец удрал? Но не в нем дело. Фельетон должен быть написан о папаше этой девушки, ведь он же поднял скандал. Отцы не имеют права распоряжаться судьбой своих детей. Родители, конечно, могут дать добрый совет, они часто бывают правы, и хорошо, когда сыновья и дочери прислушиваются к их мнению. Но это в том случае, если советы полезные. Однако история с Кюле — просто безобразие. Он распоряжается своей взрослой дочерью, как вещью. Все это пережитки давно минувших дней, и пора с ними кончать. Я, знаешь, как назвал бы фельетон? "Отцы и дети". Что ты на это скажешь?
— Это событие известно мне не хуже, чем тебе, — тихо ответил Аман.
— Откуда? — удивился Хошгельды. — Неужели Покген или Чары опередили меня.
— Я тебя опередил. Я сам участвовал в этом событии… Ты что с таким удивлением смотришь на меня, не догадываешься, что ли, или делаешь вид, что ничего не понимаешь?
— Неужели это ты был? — в свою очередь не поверив приятелю, спросил Хошгельды. — А я и не знал, что ты встречаешься с дочерью Кюле Бергенова. Зачем же ты удрал?
Аман допил чай, поставил на стол пиалу, вздохнул и, не поднимая головы, тихо промолвил:
— Я давно люблю Гозель. Я не мыслю жизни без нее…
И Аман рассказал, что девушка заболела, испуганная событиями той ночи.
— Я уже доктора Громову просил навестить ее. Через подруг записку послал. Ведь я даже не могу навестить свою любимую, отец не разрешает.
— Она, наверно, очень хорошая девушка, — заговорил Хошгельды, — только какая-то странная. Нельзя же в самом деле болеть от страха перед отцом, который так деспотично относится к своей семье. Она сама, конечно, недостаточно энергичный человек, даже, кажется, школу бросила. Боюсь, Аман, тебе будет трудно с ней.
Аман не дал Хошгельды договорить.
— Ты не прав, — уверенно заявил он, — совсем не прав, Любовь не дипломом определяется. Если я допущу, чтобы Гозель осталась в своей семье, тогда она действительно зачахнет и никогда, может быть, не станет образованным человеком. А если она будет со мной, жизнь ее сложится совсем иначе. Она и книжки начнет читать, и учиться будет, ведь ей захочется понимать все, что понимаю я, это естественно для двух любящих людей. Ты знаешь, — вдруг оживился Аман, — а как хорошо она слушает стихи, она их понимает и любит! А ты, Хошгельды, прости меня, всегда немного перегибаешь палку. Ты же считаешь, что все обязательно должны кончать институты. Если моя Гозель останется ковровщицей, то это це значит, что ее век загублен. Любая профессия у нас почетна, только работай честно, добивайся новых успехов, добивайся высокого качества. А работает она очень хорошо, у нее прекрасный вкус, и она любит свое ремесло. Пусть только она будет со мной! Я сумею привить ей вкус к знаниям. Но сейчас, к сожалению, не в этом дело.
— А в чем? — спросил смущенный Хошгельды. Он понял, что был неправ и бестактен, когда уверял Амана, что тот не должен связывать свою судьбу с судьбой этой простой девушки. Аман умница, он правильно сказал, что Хошгельды перегибает палку.
Но Аман по-своему понял смущение приятеля.
— Ты, конечно, со мной не согласен, — почему-то зло сказал он, — да это и не могло быть иначе. Ты делаешь, вид, что не понимаешь в чем именно трудность моего положения. Не надо со мной хитрить, Хошгельды. Тебе это не к лицу. Скажи лучше честно, что ты тоже любишь Гозель и сам хочешь на ней жениться, — все больше раздражался Аман. — Мне она сама рассказывала, что за несколько дней до этого несчастного случая твоя матушка была у них и говорила с ее матерью. Мне известно также, что они достигли согласия. Ну, а Кюле, конечно, предпочтет тебя в зятья… Да и твое появление тогда у их дома тоже не случайно…
У Хошгельды даже лицо вытянулось. Бедный Аман! он просто с ума сошел от любви. И сожаление, и неловкость испытывал сейчас агроном.
— Вот ты, оказывается, о чем, — тихо проговорил он. — Мне и в голову не приходило, что у тебя могут зародиться такие подозрения. Неужели я должен оправдываться перед тобой! Ин-тересно получается! Когда твой будущий тесть налетел на меня в темноте, он заподозрил меня в том, что я устраиваю его дочери свидания с молодыми людьми. Он решил, что я охраняю ваш покой, а тебе почудилось, что я подстерегаю вас. Что же касается моей матери, то она вольна ходить, куда ей заблагорассудится.