Он хотел сказать «с Мзией», но удержался, подумав, что это может еще больше ее огорчить.
— С Ольгой Соломоновной? Смагин улыбнулся.
— Все равно с кем, лишь бы все выяснить. В комнату вбежал Гоги.
— Вот вы чем занимаетесь, чаек попиваете… Мама! Мы хотим похитить у тебя Александра Александровича и показать ему мост и крепость.
— Ах, Гоги, Александр Александрович видел столько мостов и крепостей!..
— Но такого моста и такой крепости он еще ни разу нигде не видел!
— Ну хорошо, — сдалась Варвара Вахтанговна, — только скорей возвращайтесь. Александр Александрович устал с дороги и, может быть, хочет отдохнуть.
— Нет, Варвара Вахтанговна, я с удовольствием пройдусь.
Гоги взял под руку Смагина, потом вдруг кинулся обратно, громко чмокнул Варвару Вахтангов ну в щеку и выбежал из комнаты, как школьник.
Мзия ждала их на веранде.
— Александр Александрович! Гоги не терпится показать вам наши достопримечательности.
— Не слушайте Мзию! Это ей не терпится. Она такая патриотка своих мест и считает, что лучше Гурии нет ничего на свете.
— А разве вы мне не говорили то же самое несколько дней тому назад?
— Я говорил это, чтобы доставить вам удовольствие!
— Вот и выдали себя! Теперь я не буду больше верить вам ни в чем!
— Если так будет продолжаться, — засмеялся Смагин, — то я увижу ваши достопримечательности при лунном свете… Может быть, это и более поэтично, но мне хотелось бы раньше увидеть их при свете дня.
На веранде появилась Ольга Соломоновна.
— Вы меня простите, — обратилась она к Смагину, — но мне на часок нужна будет Мзия.
— Мама! А я хотела…
— Знаю, знаю, показать крепость и мост. Но это сделает Гоги, а завтра с утра я предоставлю тебе полную свободу, и ты сможешь…
— Показать еще раз крепость и мост, — докончил за нее Гоги.
— Александр Александрович, — засмеялась Мзия, — будьте свидетелем, как меня здесь притесняют. Но зато завтра я буду освобождена от крепостной зависимости, и тогда…
— Завтра я предоставлю вам на целый день Александра Александровича, —лукаво улыбаясь, сказал Гоги.
Едва они вышли за калитку, как Гоги прошептал Смагину:
— Может быть, это и лучше, что Мзия не пошла с нами. Мне надо вам что–то сказать.
Смагин с облегчением вздохнул. Он сразу догадался, о чем будет говорить Гоги.
— Я считаю вас лучшим другом нашей семьи, — взволнованно продолжал Гоги, — и не хочу от вас скрывать: я полюбил Мзию. Это случилось так неожиданно…
— Как всякая любовь, — улыбнулся Смагин.
— Не знаю, как это случается у других, и, признаться, меня это меньше всего интересует. Я знаю одно, что я люблю и… знаю, что Мзия меня любит тоже.
Выпалив все это быстро и решительно, Гоги даже вздохнул. Было видно, что, несмотря на большое расположение к Смагину, ему было трудно решиться на разговор.
Смагин молчал.
— Может быть, я бы вам всего этого и не говорил: зачем говорить, когда и так все понятно? Но есть одно обстоятельство, для меня очень тяжелое. Вы знаете, как я люблю маму. Я неотесан, порою бываю груб, но люблю ее нежно и свято. И вот мама… против моей женитьбы. Если это будет так продолжаться, то мое выздоровление пойдет насмарку. У меня голова кружится, я не знаю, что мне делать. Вот если бы вы…
— Поговорил с Варварой Вахтанговной? — мягко докончил Смагин.
— Да, дорогой Александр Александрович! Если бы вы согласились. Мама, это для вас не секрет, любит вас… ну почти как меня, может быть, чуть–чуть меньше, и то только потому, что я ее единственный сын.
— Гоги, мне не трудно исполнить твою просьбу. Я поговорю с Варварой Вахтанговной, но для этого я должен знать, согласна ли Мзия.
— Но она же меня любит?
— Любить одно, а согласиться выйти замуж — другое.
— Она согласна, конечно, согласна.
— А Ольга Соломоновна?
— Она… она тоже согласна, но хочет, чтобы свадьба была отложена на год.
— Варвара Вахтанговна об этом знает?
— Нет. Я сам об этом узнал только сегодня, перед поездкой в Самтреди.
— Так почему же ты думаешь, что мама и теперь будет против, когда Ольга Соломоновна…
— Да маме все равно, согласна или нет Ольга Соломоновна, — перебил его Гоги. — Она сама не согласна — и баста!
— Что же она говорит?
— То, что говорят все матери. Что еще рано, что я еще ребенок и всякую подобную чепуху!
— Гоги!
— Не буду, не буду! Сам знаю, что про мать так нельзя говорить, но ведь чепуха, сказанная даже самым любимым человеком, не перестает быть чепухой!
— Не знаю, Гоги, способен ли ты спокойно меня выслушать.
— Конечно, способен. Как же иначе?
— Тогда слушай. Дело не в возрасте, а в скоропалительности и неожиданности. Для влюбленных это пустяк, а для родителей вопрос серьезный. Ты должен дать мне слово, что если Варвара Вахтанговна присоединится к мнению Ольги Соломоновны, то ты согласишься подождать год.
— Лишь бы мама согласилась, а там будет видно! — воскликнул Гоги.
— Не «будет видно», а уже видно, что ты — настоящая лиса!
— Пусть я буду лисой, — засмеялся Гоги, обнимая Смагина, — но вы в свою очередь должны мне дать слово, что никому не скажете, что я лиса.
За разговорами они не заметили, как прошли знаменитый мост возле крепости и шли теперь по дороге, проложенной среди девственного леса, по направлению к соседнему селению.
— Как же это я, — засуетился Гоги, — ничего вам не показал, ничего не объяснил… Вернемтесь, я вам все по порядку расскажу.
Смагин улыбнулся.
— Знаешь что, Гоги, ты возвращайся домой. Мзия, должно быть, соскучилась без тебя, а я уж как–нибудь сам разберусь в здешних достопримечательностях.
— Как же вы один разберетесь во всем? Вы здесь первый раз, а я уже целый месяц.
— То, чего я не пойму, ты мне объяснишь потом.
— Ну хорошо. Лису не обманешь. Я вижу, что вы хотите побродить в одиночестве, но найдете ли вы наш дом?
— Вон его крыша, я вижу отсюда.
— Только не вздумайте углубляться в лес.
— Там что, тигры?
— Нет, тиграми будем мы с Мзией, если вы не вернетесь домой через полчаса, — засмеялся Гоги и, махнув ему рукой, побежал к дому.
Смагин оглянулся и только сейчас почувствовал ту глубокую тишину, в которой находился. Деревья провожали его тихим шелестом ветвей. То здесь, то там на дорогу как бы наступали переплетавшиеся друг с другом их корни, напоминавшие гигантских змей.
Он дошел до старинного деревянного моста, по которому только что проходил с Гоги, и остановился.
Внизу неслись быстрые волны. Супсы. По левую сторону, у отлогих берегов, вода казалась серебристой, почти прозрачной. С правой стороны цвет ее приобретал оттенки изумруда. Здесь крутые берега вздымались вверх и были покрыты густым девственным лесом. В некоторых местах, напоминая балконы, выделялись острые, обросшие зеленоватым мхом скалы.
Недалеко за мостом река делала крутой изгиб, исчезая в лесистых горах, и напоминала небольшое продолговатое озеро.
Смагин медленно прошел мост и вышел на дорогу, загибавшуюся налево как бы для того, чтобы путник, пройдя шагов двести, мог любоваться общим видом моста и возвышавшейся над ним полуразвалившейся крепости, в древние времена верно служившей Грузии. И снова он вдруг почувствовал, что видит не в первый раз именно этот мост и эту крепость. Должно быть на них была похожа одна из картин, запомнившихся с детства.
Казалось, самый гениальный художник не мог придумать такой гармонии красок, форм и очертаний. Здесь было предельно естественное чувство меры, которое не могло не пленять даже самих неискушенных в искусстве людей, ибо в душе каждого человека заложена магическая тяга к прекрасному, и чем глубже и совершеннее эта красота, тем сильнее она действует на воображение.
Смагину вдруг захотелось подняться в горы. Он снова перешел мост и, выбрав узенькую тропинку, стал медленно подниматься. Пряный аромат осенних листьев приятно кружил голову. Приходилось иногда перепрыгивать через расщелины, цепляясь за ветки деревьев, или перебираться по камням через ручейки.