Или это был какой–то особенный день, или прежде Смагин не обращал внимания на эти полчища птиц, но сейчас он почувствовал, что сам как бы растворяется в этом немолчном гомоне. Птицами были усеяны деревья, подоконники, крыши домов и телеграфные провода.
И вдруг рядом с ним, как фальшивая нота в стройном оркестре, прозвучал голос точно выросшего из–под земли Везникова:
— Ба–ба–ба! Где вы пропадали? Получили мое письмо? Ведь сегодня вечером я вас жду, есть верное дело. Когда вы едете в Баку?
— В Баку? — изумленно переспросил Смагин.
— Вы же получили приглашение поделиться вашими воспоминаниями о советском рае?
— Везников, это становится скучно.
— Ей–богу, вы лишены чувства юмора. Ведь я же искренне радуюсь вашим успехам.
— Какой же это успех? И потом я еще не решил, поеду в Баку или нет.
— Нет, поедете, потому что за это вам заплатят.
— Неужели вам не надоело повторяться? Лучше скажите, как вы узнали; что я получил приглашение.
— Что за наивные вопросы! Ведь мы живем в демократическом государстве, в котором никто не скрывает своих намерений. Мне сказал об этом Абуладзе, а он прочел в газете… Ведь у нас свободная пресса!
— Что же было там написано?
— Что пишется в таких случаях: «Известный лектор, снискавший печальную известность своей пробольшевистской ориентацией, получил приглашение поделиться воспоминаниями о советском рае… Скатертью дорога!» Видите, я запомнил почти наизусть эту заметку. А слова о советском рае — это плагиат, а не собственное мое остроумие… Но все это чепуха. Плюньте на них с высокого дерева. У меня к вам настоящее дело. Вы будете у меня сегодня?
— Нет.
— В таком случае да благословит нас аллах, поговорим у этого мавританского оазиса. — И Везников показал рукой на Оперный театр, выстроенный в мавританском стиле.
— Простите, Везников, но нам не о чем говорить.
— Вот чудак! Не обольщайтесь, лекция даст вам гроши, а я предлагаю вам заработать по–настоящему на этой поездке.
— Зарабатывайте сами!
— Открыл Америку! Если бы я мог сейчас выехать в Баку, я бы не стал с вами делиться заработком.
— Вам не приходило в голову, что подобные предложения оскорбительны? — сухо произнес Смагин.
— Снимите повязку с глаз, не то расшибете лоб. Я вам протягиваю руку, чтобы помочь, а вы… Что за чудовищная гордыня, что за сектантское упрямство!
— Простите, мне некогда, — резко сказал Смагин и быстро отошел от Везникова.
Тот без всякой церемонии догнал Смагина и ехидно прошипел:
— Вы против нетрудовых доходов? Да? Все вы лицемеры и фарисеи! Ну ладно, желаю вам успеха в вашей бакинской авантюре. Только не забывайте, что фанатиков там куда больше, чем в богоспасаемой Грузии. Когда будете проходить мимо азиатских заборов, смотрите в оба, чтобы какой–нибудь шальной камень не проломил вам голову!..
Глaва V
бакинское утро. временное пристанище. «француз»
Смагин перешел на другую сторону проспекта Руставели и по Крузенштернской поднялся на Судебную.
Варвара Вахтанговна обрадовалась ему, как будто не видела целую вечность. Гоги, словно маленький мальчик, начал прыгать вокруг, вырывая из рук шляпу и неуклюже помогая снять пальто.
На синей керосинке, занявшей свое старое место на полу и ничуть не потускневшей от своего путешествия в Гурию, — ему показалось, что она даже помолодела и похорошела, — кипел знакомый чайник.
Смагин рассказал про свою встречу с Везниковым. Гоги хохотал до упаду, а Варвара Вахтанговна возмущалась наглостью Везникова и все время повторяла: «Какая скотина! Какая скотина!»
— Мама, не обижай скотины! — среди взрывов хохота выкрикивал Гоги.
Когда Гоги наконец затих, Смагин рассказал о приглашении в Баку.
Гоги был в восторге.
— Как я рад за Александра Александровича! Мама, милая, отпусти меня, я тоже поеду.
— Да ты спроси сначала у Александра Александровича, возьмет ли он тебя с собой.
— Но почему же ему не взять? — вскричал Гоги. — Ведь правда? — обратился он к Смагину.
— Мне будет веселее ехать.
— Вот видишь, мама!
— Ну что за непоседа, — с напускной суровостью сказала Варвара Вахтанговна. — Сегодня только сошел с поезда и уже опять хочет трястись в вагоне.
— Мама! Я никогда не видел Баку. Это так интересно!
— В самом деле, почему бы ему не поехать? — сказал Смагин. — Поездка займет самое большее десять дней. Семья Куридзе раньше чем через две недели не вернется в Тифлис, так что Гоги свободен.
— А обо мне вы не подумали? — улыбнулась Варвара Вахтанговна. — Что я буду скучать?
— Ах, мама, ведь мы тоже будем скучать без тебя, но все же как было бы хорошо повидать новые места, послушать, как Александр Александрович будет выступать в новой аудитории…
— Конечно, это будет хорошо, — подтвердил Смагин.
— Ну, я вижу, все вы в заговоре. Бог с вами, поезжайте. Только, Саша, будьте осторожны, эти мусаватисты такие бандиты…
— Мама, наши меньшевики не лучше.
— Ладно, ладно. Сбегай лучше за хлебом. Обед я приготовила.
Варвара Вахтанговна не отпустила Смагина и заставила пообедать вместе с ними.
Во время обеда они обсудили план поездки в Баку и решили, что выехать надо с таким расчетом, чтобы обязательно вернуться до возвращения семьи Куридзе из Гурии.
Было ровно девять часов утра, когда поезд подошел к перрону бакинского вокзала.
Смагина и Гоги встретил заведующий клубом нефтяников Вершадский. Он проводил их на Сабунчинскую улицу, в квартиру своих знакомых, в которой им была отведена комната, и, извинившись, что ему надо спешить в клуб, сейчас же оставил их.
Едва они успели расположиться, как раздался стук в дверь. Дверь распахнулась, и в комнату влетел молодой человек лет двадцати пяти.
Он быстро подошел к Смагину, бесцеремонно рассматривая его своими острыми зеленовато–серыми глазами. На губах его блуждала улыбка.
Это вторжение постороннего было настолько неожиданным, что в первую минуту Смагин растерялся. Гоги стоял в стороне, раздраженно наблюдая за вошедшим.
— Очень приятно познакомиться, — произнес молодой человек, слегка и, по–видимому, умышленно картавя. — Я много о вас слышал. Хоть вы наконец встряхнете наше болото. Здесь такая скука! Простите, что я забыл вам представиться: поэт де Румье. Не удивляйтесь. Я русский с ног до головы и только ношу французскую фамилию. По семейным преданиям, мой прадед бежал от гильотины и, из благодарности к приютившей его матушке России, вступил в ряды ее доблестных воинов… Впрочем, это не относится к делу. Я пришел к вам с предложением. В связи с вашим приездом в Баку мы наметили устройство грандиозного поэзовечера при вашем благосклонном участии…
— Кто это «мы»? — спросил Смагин.
— Русские поэты, находящиеся здесь, или застрявшие здесь, или бежавшие сюда из отечества, объятого пожаром.
— Но я не пишу стихов.
— От вас никто их и не требует. Вы прочтете очерк об искусстве Советской России. Эта тема гарантирует полный сбор.
— Я выступаю здесь в клубе нефтяников, и…
— Знаю, знаю, — перебил его де Румье, — потому–то я и ворвался к вам в первую же минуту вашего приезда. Я живу рядом, в этой же квартире. Должен вас предупредить, что клуб нефтяников едва сводит концы с концами. От него вы получите одни рожки да ножки.
— Но вы же сами сказали, что тема лекции гарантирует полный сбор! — вмещался в разговор Гоги.
Де Румье кинул на него уничтожающий взгляд.
— Бросьте кусаться, юноша. Для чего нам ссориться? Жизнь так прекрасна. Из нее можно выжать столько удовольствий. Но для этого нужны деньги! Не морщитесь, они нужны всем, и больше всего вам, как юнцу. Если без денег жить нигде невозможно, то в Баку жить без них немыслимо. Мне все равно, кто вы — беглый каторжник, администратор или родственник нашего уважаемого лектора, но у нас общие интересы потому, что мы оба молоды. Мы должны выжать из Баку как можно больше денег. По рукам, юный рыцарь?!