Неделю спустя после отъезда корреспондента Лапчар, как всегда, просматривая вечером газеты, наткнулся на заголовок «Гнездовье родственников». Далее в скобочках стояло: «Фельетон».
В первых же строках он увидел знакомые имена: Докур-оол, Дозур-оол, Токпак-оол, Достак-оол и другие. Лицо его загорелось. Он позвал Анай-кыс, и они уже читали вместе. В конце стояла подпись: Тюлюш Саян-оол. Лапчар удивился, к ним ведь приезжал Кызыл-оол, откуда же взялся Саян-оол.
— Наверное, это его псевдоним, — подсказала Анай-кыс.
Они прочитали фельетон еще раз, над некоторыми местами смеялись от души. Вот ведь какой Кызыл-оол! Не весельчак, не балагур, что так и сыплет шутками, остротами, даже заикается при разговоре, а пишет хлестко.
Еще через несколько дней снова увидели в газете знакомый заголовок в рубрике «По следам опубликованных писем». Парторг колхоза Илюшкин по поводу фельетона «Гнездовье родственников» сообщал в редакцию, что факты подтвердились. Председателю колхоза объявлен строгий выговор... Докур-оол обязан исправить недостатки...
Таково было скупое сообщение газеты. Там не было напечатано, что председатель не сразу признал и понял партийную критику.
Секретарь обкома, возвращаясь со строительства большого комбината в Хову-Оксы, заехал в Шивилиг. Он побывал на молочнотоварной и свиноводческих фермах и, кажется, остался доволен. Вечером в клубе собралось много народу. Он рассказал о задачах, стоящих перед тружениками Тувы, отвечал на вопросы. После встречи в клубе между секретарем обкома, председателем и парторгом состоялся разговор.
— Как вы отнеслись к фельетону? — спросил секретарь, заметив уже, что Докур-оол неразговорчив, не такой активный, как раньше, особенно когда речь шла об успехах.
— Я написал протест, Семен Седенович.
— Вижу, вы обижены. Я приехал не в связи с фельетоном. На ваш протест мы ответим, но правильную критику надо принять, — спокойно говорил секретарь. — Переломите свою обиду, Дулуш Думенович, сумейте понять. Это главное.
— Факты все правильные, — прямо и окончательно сказал Докур-оол. — Я по форме не согласен. Партийная принципиальная критика должна быть открытой. А автор фельетона не подписался даже своей фамилией.
— Журналист может выступать под псевдонимом. Что ж? Закон защищает его права. А секретных людей у нас нет. Имя его хорошо известно, газета «Шын» — орган обкома.
— Все равно это жестоко. Я всю жизнь работал, старался. Для кого? Для колхоза, ради людей. И меня выставлять на весь свет? У нас ведь парторганизация есть, райком.
— Вы же говорите, что за открытую критику. А потом — если так рассуждать, то зачем партийная газета, чтобы хвалить руководителей и критиковать рядовых? Нет, и факты и форма верные, — спокойно продолжал секретарь. — А личная жалоба, твой протест не дают никакого результата. Надо недостатки исправлять, вот что! И признаться, что порой мы не замечаем или прощаем недостатки друг другу. Это и есть семейственность.
— Верно, Семен Седенович, — поддержал Илюшкин. — Моя вина тут тоже большая. Слишком посчитался с традицией скотоводов, с любовью тувинского народа к скоту.
— Это хорошо, что считаетесь с этим. Но нельзя объяснить традицией нарушение колхозного устава, содержание скота сверх нормы. Согласны с этим, Дулуш Думенович?
Председатель молчал, но в его молчании не было уже того протеста.
— А заслуг твоих перед колхозом никто не отнимает. А вот нарушения... За чей счет построен дом у реки?
— Колхоза, конечно.
— Но ты же его для себя строил?
— Так я же председатель, где же мне жить, если не в колхозном доме? Освободят меня — освобожу его для нового председателя. Как мне работать после такой славы? Освободите меня.
— Это пусть решают колхозники. Они тебя избирали, им и решать.
Долго еще разговаривали между собой председатель и секретарь. Это была открытая, товарищеская беседа, спор, в котором рождалась истина.
А на следующее утро они были в Шагонаре на бюро райкома, после чего в газете появилось короткое сообщение о том, что председатель колхоза критику признал и обязался исправить недостатки, о которых говорилось в фельетоне.
До начала больших ветров весны Лапчар поехал в Шивилиг, чтобы пополнить запасы продуктов. От Кулузуна до центральной усадьбы день доброй езды. И дорога эта совсем не легкая. Местами приходилось идти пешком, ведя лошадь под уздцы. Во второй половине дня начался буран. Быстро темнело. Конь вдруг совсем встал, как вкопанный — ни туда, ни сюда, стоит, прядая ушами. Лапчар сошел, сделав вперед несколько шагов.
Поперек заметенной дороги лежал человек. Шапка глубоко надвинута, так что закрывала верхнюю часть лица. Лапчар поднял его: дышит. Отнес к саням, завернул в доху. Пурга свистела и стонала. Скорей домой! Неподалеку что-то темнело. У кустов караганника обнаружил связанного коня, снял с него путы. Конь тяжело поднялся. Привязав его к облучку, Лапчар поехал быстрее, все время погоняя лошадь.