— За что же меня туда сажать? — недоверчиво спросила Ирена.
— Вы не знаете русских, а я знаю, — продолжал ворчать поляк. — Почти пять лет прожил в России.
— Значит, вы приехали сюда еще до войны?
— Да, в начале сорок первого.
— И вы можете так плохо говорить о народе, который приютил вас в самое страшное для нашей родины время? — возмутилась Ирена. — Как вам не стыдно!
— Поверьте, пани, я старый тертый калач, многое перевидал на своем веку и мне вас просто жаль, — вкрадчиво сказал он. — Вы молоды и красивы, пропадете у этих варваров. Будете ходить в лаптях или в грубых подшитых валенках. Ух, дябли бы их взели! — ругался лысый.
Ирена, испытывая к нему гадливое чувство, резко сказала:
— Слушать вас противно! Видно, не дали вам русские открыть собственный ресторанчик или лавочку, вот и ругаете их, спешите в Польшу за наживой, наверстать упущенное. Не надейтесь! В Польше теперь такие, как вы, не нужны.
— Ого! А вас, оказывается, уже сагитировали, — криво ухмыльнулся лысый. — Но хотел бы я посмотреть на вас через год-другой. Тогда вы по-другому запоете…
Он повел глазами вокруг, ища поддержки у соотечественников. Но те молчали, потупив глаза.
Поезд на Москву для гражданских подали только на десятые сутки. Все эти дни Ирена спала, ела прямо в зале ожидания, устроившись на одной из скамеек, как и другие пассажиры. Попав, наконец, в вагон, Ирена, измученная, крепко уснула.
Проснулась, когда садилось солнце. Поезд шел полным ходом на восток, увозя ее все дальше от границы. Ирена высунулась из окна и подставила лицо встречному упругому ветру. Он трепал волосы, раздувал рукава светлой блузки, обдавал паровозной гарью, но Ирена ничего не замечала и с жадным любопытством смотрела на плывущую за окном землю. Мимо проносились беленые хаты белорусских деревень, одинокие избы на косогорах, реки и речушки. Ирена видела радужные блики в окнах хат, вьющиеся кудели дымков из труб, колодезные журавли. На вокзалах больших и малых городов Ирена видела бесчисленное множество людей. Казалось, что вся Россия в те дни торопливо куда-то ехала.
Ирена удивлялась гигантским расстояниям от деревень до городов, когда перед глазами часами не было ни одного домика, только лес, сплошной и таинственный, похожий на их Лидзбарские леса, или поля, широкие и неоглядные, с прожилками проселочных дорог.
На третьи сутки поезд прибыл в Смоленск. В распоряжении пассажиров было два часа.
Ирена вышла на перрон и направилась к привокзальному рынку. Покупая топленое молоко, разговорилась с пожилой словоохотливой крестьянкой. Она была рослой, полной, с добрыми синими глазами. Окинув Ирену из-под низко опущенного на лоб платка пытливым взглядом, женщина спросила:
— Может, еще огурчиков малосольных возьмешь, а? Бери, дешево отдам. Хочется, небось?
— Спасибо, пани, не надо, — ответила Ирена и покраснела. Кивнув головой в сторону землянок, видневшихся невдалеке от рынка, путая русские и польские слова, сказала участливо: — Сильно, видать, утерпяло ваше място за войну, если люде до сих пор живут в таких домках.
— Ой, сильно, дочка, сильно, — ответила женщина, и голос ее дрогнул. — Немец тут страсть как лютовал. Натерпелись, не приведи, господи!
— И у нас тэж так, — вздохнула Ирена.
— А ты откуда будешь? Разговор у тебя вроде не нашенский, чудной…
— Я из Польши, — улыбнулась Ирена.
— Полячка, значит. Слыхала я про поляков-то. Тоже намаялись под фашистами не хуже нашего. Куда же ты путь держишь?
— В Приокск еду…
— Значит, соседями будем. Была я в Приокске. Давно, правда. Город ничего. Меньше нашего Смоленска, но ничего. Ну-ка, возьми огурчиков, ешь на здоровье. Денег не надо…
— Спасибо, пани!
Около поезда Ирена увидела толпу людей, услышала музыку. Спросила у проводницы:
— Что там?
— А ничего! — засмеялась она. — Пляшут.
На перроне, окруженный плотным кольцом высыпавших из вагонов пассажиров, плясал паренек лет пятнадцати. Босоногий, худой, с пышным смоляным чубом, упавшим на глаза, в длинной полосатой рубахе поверх обшарпанных штанов, паренек самозабвенно выплясывал под звуки гармошки. Он кружился, словно юла, приседал, взбивая голыми пятками пыль, хлопал в ладоши и гикал так, что вскоре, не выдержав, к нему присоединились еще несколько плясунов. Только звук станционного колокола, давший сигнал к отправлению, прервал это веселье.
Чем дальше поезд увозил Ирену в глубь России, тем ясней и отчетливей доходило до ее сознания горе и подвиг пока не знакомого ей русского народа. Того самого народа, который в единоборстве с коварными фашистскими захватчиками выстоял и победил, того народа, который спас и ее от кошмара долгой оккупации и освободил ее родину.