С этими мыслями отец Поликарп встретил генерала у дверей своей гостиной и протянул готовую для благословения или для привычного мирянам рукопожатия руку, ожидая соответственного движения со стороны генерала. Но генерал держал каску в правой руке и потому не мог подать этой руки ни под благословение, ни для рукопожатия. Он ограничился словесным приветствием, прошел в гостиную, сел и, прямо обратившись к цели своего посещения, сказал, что ему во всех частях известно дело горничной г-жи Сухоруковой, что он считает это дело дерзкой попыткой воспользоваться судебными формами в видах личной мести, для оскорбления молодой девушки, заслуживающей полного уважения, и что, зная влияние отца благочинного на г-жу Сухорукову, он приглашает его употребить это влияние на тот конец, чтобы дело было ею немедленно прекращено. Отец Поликарп стал отрицать приписываемое ему влияние, уверять генерала в неточности и неполноте дошедших до него сведений и, наконец, обвинять Крафта и его жену в зловредном влиянии на Веру Снегину и даже в старании ее отклонять от соблюдения обрядов православной церкви.
– Чтобы во всем этом убедиться, – сказал отец Поликарп, – вашему превосходительству стоит только спросить г-жу Сухорукову.
– Не за тем дал я себе труд приехать к вашему высокопреподобию, – сказал генерал, вставая, – чтобы от вас ехать к г-же Сухоруковой. Если я вас слушал так долго, то единственно потому, что желал увидеть, до какой степени вы себе позволите рассчитывать на мое легковерие или незнание людей. Теперь речь за мною. Не я, а вы изволите тотчас отправиться к г-же Сухоруковой и сказать ей, – если хотите, и от меня, – что она должна немедленно прекратить затеянное ею и вами гнусное дело.
– Вы не имеете права так говорить со мною, – сказал отец Поликарп, выпрямившись и с видом оскорбленного достоинства.
– Мои права соответствуют вашим поступкам, – отвечал генерал, – и не ограничиваются тем, чего я от вас требую. Если же вы моего требования не исполните, я сегодня же обращусь к вашему начальству и о всем поставлю его в известность.
– Мое начальство меня знает, и я уверен…
– Еще раз спрашиваю, – перебил генерал, несколько возвысив голос, – исполните ли вы мое требование или нет? Ваше участие в деле и участие в нем вашего сына вас прямо к тому обязывает.
– Мой сын совершенно чужд этому делу, – сказал с горячностью отец Поликарп. – Спросите его. Он сейчас должен быть ко мне.
– Он к вам не будет.
– Как – не будет? Почему?
– Потому что он арестован.
– Арестован? – повторил побледневший отец Поликарп. – По этому делу арестован?
– Нет, по другому, – сказал генерал, следя за впечатлениями, которые его слова производили, – по другому, по делу моего прямого ведения. Он давно был у меня на примете; но только на днях разъяснено обстоятельство, которое окончательно его выдало.
– Ваше превосходительство, – сказал дрожащим голосом отец Поликарп, – его жизнь мне известна. Он не может быть виновным в таких делах.
– Он уличен.
– Его оклеветали.
– Он признался.
Судорожное движение пробежало по лицу отца Поликарпа. Он пошатнулся и ухватился рукой за спинку стула, как бы опасаясь упасть. Его обыкновенно полузакрытые глаза совершенно раскрылись и с выражением терзающего отчаяния смотрели прямо в глаза генералу.
– Я сегодня утром его видел, – продолжал генерал. – Он не мог не сознаться. Он сам дал улики против себя. Он обронил, несколько месяцев тому назад, доказательства своей виновности; но принадлежность этих доказательств не могла быть ранее обнаружена и удостоверена.
Слезы сверкнули в глазах отца Поликарпа. Он наклонил голову, несколько мгновений молчал и с видимым усилием переводил дыхание.
– Господь меня покарал, – произнес он, наконец, глухим голосом. – Страшная кара!.. Она сломила меня… Генерал, вы были орудием кары… Каюсь… Будьте орудием милосердия… Спасите моего сына!