Из первой колоды вода переливается во вторую, а потом стекает по ее позеленевшему боку на землю. Яркая зелень и мелкие мошки, что вьются в лучах солнца, указывают, где почва насквозь пропиталась живительной сыростью. Здесь видны многочисленные следы лошадиных я воловьих копыт.
Немного поодаль за кустами ивняка стоят островерхие тополя. Между кустами гудят сердитые пчелы, они деловито перелетают с цветка на цветок, разбирая мохнатыми лапками синие и розовые лепестки.
Едва заметная дорожка уходит от ключа, ныряет в зеленые заросли и снова появляется уже за тополями, на пасеке, что подобно лагерю раскинулась среди некошеного луга. Долбленые ульи, как шатры многочисленного войска, полукругом расположились невдалеке от хижины - землянки с крышей, поросшей лебедой.
Баксаг Пахорукий, высокий сухой старец, невесомо легкий в движениях, кажется и в самом деле колдуном. Его костлявое лицо-череп обтянуто коричневой кожей, цвет которой выглядит еще темнее по сравнению с белой длинной бородой, пожелтевшей около рта. Из-под войлочного колпака ясно и внимательно смотрят бесцветные глаза.
Он возится с долбленым жбанком-дуплянкой, наполняет его медом, прикрывает деревянным кружком и обматывает лыком.
Услышав треск кустов и торопливые шаги внука, усмехается и бросает косой взгляд.
- Опять бегал по степи, как жеребенок? - добродушно замечает старик.
Но внук не слышит его. Он уже напился из колоды холодной воды, сутулясь присел у костра и подкладывает в огонь сухие палки. При этом дергает худыми плечами и выставляет лопатки.
- Чудной растешь ты, Савмак,- замечает, не повышая голоса, старик,- по росту - вроде пора уже парнем быть, а весь вид твой и нутро совсем как у дитяти малого.
- А в степи я видел ослов. Ух, гоняют, как ветер!
- Ты что, ослам под пару быть хочешь?.. Тоже гоняешь! С ребятами не водишься, работать не любишь!.. А старшина ворчит, ругается!
- Как не люблю работать? - вскидывает внук кудлатую голову.- Я работаю!.. Вот побуду у тебя, помогу тебе и опять пойду в поле, куда старшина пошлет. Хочется мне побыть в степи, посидеть на кургане, посмотреть всё... Разве это плохо?
- Что это всё?.. В степи многого не увидишь!
- А если ехать далеко-далеко! Верхом на коне. Тогда можно увидеть много!..
Савмак устремляет взор мимо деда и пчельника, в те самые голубые просторы, в которых ничего особенного будто и нет, а что-то зовет, манит, заставляет сладко сжиматься сердце и отстукивать неслышным голосом: "Вперед! Вперед!" Там, далеко, есть что-то особенное. Но что?.. Вот поглядеть бы!..
Старик внимательно, с любовью и внутренней печалью смотрит на внука и опускает сморщенную ладонь на его взлохмаченную голову.
- Очнись!.. Рано попал ты на глаза степным духам!.. Полюбился им! Заманят они тебя, несчастного, заведут!
- А куда?.. Куда, дедушка, они заведут меня? - с живостью спрашивает внук. - Ну, пусть заведут, я хочу посмотреть всё...
- Опять всё!.. Да ведь не под силу человеку всё увидеть!.. Жизни не хватит!.. Свет велик!..
- А почему?.. Надо ехать и ехать всё вперед!.. Увидишь, как люди живут, по морю корабли ходят, по земле разные звери бегают...
Нет, не то!.. Мальчишка не мог передать того, что томило и звало его, не понимал, чего он хочет. Он только начал открывать глаза на мир, чувствовал непонятное волнение. И сейчас опять убежал бы туда, на курган, смотреть на вечереющее небо и слушать беззвучные сказки собственного сердца.
- Вчера большая ватага конных проезжала мимо той вышки, что справа.
- Ты видел? - насторожился старик.
- Видел своими глазами. Все с копьями... А ты уже не смог бы драться копьем?
- Драться копьем?.. Когда-то дрался. Прошло мое время. Душа стала летучей, вот-вот выпорхнет из тела - и была такова!
Баксаг наклонился к костру и стал помешивать деревянной ложкой кашу в закоптелом горшке.
- Счастливый ты, дедушка! Много видел, на коне скакал, воевал...
- В те времена мы все верхом ездили и носили оружие. Нельзя было иначе. Очень беспокоили нас степные сколоты. Хлеба они, как и сейчас, не сеяли, а грабить любили!.. Приходилось пахать, держа одной рукой ручку плуга, а другой - меч!
- А оружие кто вам давал?
- Сами ковали. Да ж от греков боспорских получали немало. Не даром, а в обмен на хлеб, просо, полбу. Тогда царские земли до нас не доходили, и мы считались свободными сатавками. Я уже рассказывал тебе. Тогда мы жили между кочевниками, что в степях на западе, и эллинами на востоке. С одними воевали, с другими торговали.
- Сколь дивно это!.. Я тоже хотел бы пахать с мечом в руке!.. Тогда ведь лучше было?
- Всякое бывало. В те времена мы сами себе хозяева были. Земля принадлежала богу Папаю. Кто ее пахал, тому она и родила. И если удавался урожайный год, то всем хлеба хватало до нового. И дань царю скифскому вносили, и эллинам в обмен за одежду и железо отдавали немало. Ну и сами ели почти всегда досыта.
- А теперь хуже, правда?
- Теперь землю взял себе боспорский царь Перисад, дай ему бог здоровья. Для него хлеб сеем, а не для себя... Уродило или нет, все едино - царю хлеб, а нам мякина!..
Баскарг вздыхает и, накрошив мелко кореньев, бросает их в кашу. Полуслепой Аримасп, махая кудлатым, усаженным репьями хвостом, смотрит на старика слезящимися глазами. Он тоже стар и доживает век на пчельнике вместе с хозяином.
Все трое ужинают. Люди - деревянными ложками из глиняного горшка, собака - из дубового корытца. Беседа продолжается.
- А какой он, царь?
- Когда-нибудь увидишь... Может, угодишь нашему старшине, он возьмет тебя на праздник к Великому дубу. Там и царь бывает.
Савмак хорошо знает о празднике урожая, и его сокровенная мечта попасть туда. Он вздыхает.
- Да, я хотел бы поклониться священному дубу. А еще больше хочу воевать, как ты воевал в старину!.. Со степняками!
- Теперь все изменилось. Степная Скифия живет по-иному. Раньше скифский царь никогда не появлялся в наших степях чаще одного раза в году. Жил он где-то далеко, на реке Борисфене... А ныне он город построил, Неаполь, и поселился в нем. Имя царю - Скилур... Мудрый царь!.. Он запретил своим витязям нападать на нас и грабить, но задумал всю Тавриду забрать себе... И Боспор тоже... Эллинов хочет совсем изгнать!