— Точно, — соглашается он. — Если чего непредвиденного не произойдёт, да? А с Лимончиком мы что-нибудь придумаем. Я помогу… Как-нибудь.
Что же, спасибо за дружеские проявления, поможете — хорошо. А нет, так… Хочется сломать этого дедушку Назарчика об колено и бросить в пучину морскую. Я ведь обычно не горю желанием вышибать мозги разным парням, даже и плохим. Нет у меня такой потребности, а из-за него вот пришлось сегодня снова этим заняться. И вчерашней ночью тоже… Надо пойти позвонить в госпиталь… Как там мои пострадавшие…
Заглядывает Ева:
— Ребята, Леонид, Егор, пойдёмте, там выступление начинается.
— Да, — кивает Злобин. — Уже идём.
— А кто там выступать будет? — спрашиваю я
— «Фаэтон», это советский подпольный рок, вы представляете? Такие ребятишки славные.
— Славные? Тоже вариант, — усмехаюсь я и получаю локтем в бок, легонько разумеется.
Мы переглядываемся и начинаем смеяться.
— Вы чего? — не понимая, что происходит, немного растерянно улыбается Ева.
— Всё хорошо, Ева, — подмигиваю я ей. — Просто, похоже, мы только что поняли, жизнь прекрасна, даже когда кажется, что всё пропало. Идёмте, Леонид Юрьевич.
Да, жизнь прекрасна, правда я чувствую, что в голове у меня есть замороженный, словно получивший прямую анестезирующую инъекцию, участок. Причём не тот, куда мне сегодня прилетело, а другой, в котором оказывается замурованной Наташка. Иногда она пытается вырваться оттуда и заполнить собой весь мозг. Она стучит и старается разломать ледяную полупрозрачную стену, которой я её огородил.
Но мне удаётся не замечать её, и тогда становится проще. Не замечать, не думать, не пытаться анализировать или разбираться. Потом, может быть. Но точно не сейчас. Сейчас и так норм. Подумаешь, онемевший и ничего не чувствующий кусок мозга.
Мы выходим с кухни и идём по длинному коридору. Он приводит нас в просторную комнату, где толпится куча народу. Как они здесь только помещаются… И что останется от паркета… Вот, правильно, лучше думать о паркете…
Публика весьма разнородная. Здесь и ребята, похожие на хиппи, вроде того парня, что открывал дверь. Есть и ковбои в кожаных куртках, джинсах и ботинках на высоких скошенных каблуках. А есть и вот такие, вроде нас, франты в костюмах и девушки, элегантные, как Ева с охрененно дорогой бриллиантовой брошью на груди.
А бриллиантов на вечеринке, надо сказать, немало, потому что тут оказываются Боря Буряце и Галя. Блеск их алмазов, затмевает небосвод даже воображаемый, обещанный чеховскому дяде Ване.
Всё происходящее кажется весьма и весьма странным в этом классическом интерьере, под высоким потолком с лепниной и между картинами в толстых золочёных рамах. Я непроизвольно начинаю крутить головой в поисках Наташки, но тут же говорю себе прекратить. Какого хрена! Я сам вернул ей все её обещания. И вообще, я здесь по делу, значит надо делать дело.
Правда делать дело мне совсем не хочется, потому что и к Еве, и к Толику я отношусь хорошо и заставлять их спариваться, чтобы Ева не выскользнула из наших цепких лап, мне уже не хочется. Да, собственно, и не особо хотелось с самого начала.
— Егор! — кричит Галя. — Егор!
— Галина! Какая радость.
— Ты как здесь оказался? — обнимает она меня.
Уже хорошенько накатила.
— Сердце, Галя, меня привело сердце, оно настроено на твою волну.
Она смеётся и треплет меня по щеке:
— Лгунишка! Сам с девицей, а туда… же…
Она вдруг прекращает смеяться и впивается взглядом в брошь.
— Это Ева, — говорю я. — Она немка из Франкфурта. А это Галина, она из Москвы. А это Борис. Он тоже из Москвы, а ещё он артист Большого театра.
— Да вы что! — восхищается Ева.
Галя тоже восхищается, и Боря восхищается. Брошью.
— Какая у вас брошь потрясающая, — говорит Галя и переглядывается с Борей. — Я прошу прощения, я коллекционирую… э-э-э… такие прекрасные вещи. Когда вы её приобрели?
— Вчера, — улыбается Ева.
— Да?
Глаз у Бори едва заметно дёргается.
— Надо же, — качает головой Галя. — У моей хорошей приятельницы была точно такая же…
Бурбонская лилия. Была да сплыла, куда неизвестно, хотя версии имеются, конечно же. Насколько мне известно, Галя очень хотела её заполучить, но Толстая ей не продала. Но это же не она, не та брошь. Её бы не выпустили с лубянки, брошь то есть. Хотя, точно не знаю…
— Она не настоящая, — улыбается Ева. — Просто красивая вещица, не имеющая цены.
— Да? — прищуривается Галина. — А я могу предложить за вещицу не имеющую цены, хорошую цену.