И духом упал,
И слезы стоят в глазах,
Я к тебе прилечу,
Раны все залечу,
За тебя буду драться в боях.
Когда сил нет идти,
А друзей не найти,
Словно мост над ущельем крутым Лягу я на пути,
Помогу перейти
Через пропасть с названием «Жизнь».
Гордону не давались высокие ноты, и он торопился пропеть это место, пока на него не посыпались саркастические замечания.
Они называли себя «бравыми ребятами» и казались себе настоящими мужчинами. Иногда так и было. Иногда Джейк чувствовал себя настолько измотанным, что не мог бы ступить и шагу, но, покопавшись в себе, неожиданно даже для себя извлекал скрытые резервы и бодро проходил еще с десяток миль. Рискуя жизнью ради выполнения боевой задачи, он думал о предстоящем празднике. Возвращаясь в часть с победами и шрамами, он предвкушал заслуженное веселье. Самое лучшее веселье - то, что заработано честным трудом.
Джейк и его дружки ходили веселиться в город к смуглым безымянным девушкам. Их нежные черты лица и хрупкие тела позволяли забыть на время об ужасах войны, и эти лица и тела были единственным товаром, имевшим тогда рыночную стоимость. Как и все его товарищи, Джейк нимало не беспокоился о возможности подцепить какую-нибудь болезнь. Даже если это будет сифилис, жить с сифилисом лучше, чем вообще не жить, а вот будет ли он жить — еще вопрос. Не то, что им так нравилось напиться до беспамятства и проснуться утром с незнакомой девицей. Пьянство и беспорядочные связи были лишь средством от скуки и страха, ведь война, в сущности, это и есть: периоды скуки, чередующиеся с периодами страха.
Самым ужасным был детский плач. Джейк не выносил этого. Его первым побуждением было броситься к малышу и утешить, но тут он вспоминал, что идет по деревенской улице с автоматом М-16 наперевес, на поясе — патронташ, и несчастный ребенок плачет, потому что боится такого страшного дядьки. Бабушки и мамы подхватывали детишек и разбегались при его приближении, а бывало и так, что какой-то зазевавшийся малыш оставался на дороге и наивно тянулся к нему, будто просясь на ручки. Сердце разрывалось от вида этих бедных, измученных войной людей, хотелось утешить их, защитить, но он знал, что любой из них мог оказаться бойцом Вьетконга, убить — например, вручив корзину с припрятанной под продуктами гранатой без чеки.
Разве не ради этих детей они воевали с тоталитаризмом? Они защищали йх от ползущей с севера красной угрозы. «Если бы мы только победили в этой войне, — думал Джейк, — они бы стали свободны». Однако правила игры оказались таковы, что выиграть было невозможно, а дети погибали. Нет ничего трагичнее смерти ребенка. Об этом Джейк успел задуматься еще до войны, и не было дня, чтобы эта мысль не кольнула его здесь, во Вьетнаме. Смерть ребенка. Такое можно пережить, только превратив свое сердце в камень.
У Джейка был хороший приятель из местных по имени Хьюк. Он был из так называемого Второго корпуса, где служили перешедшие на сторону американской армии жители среднего Вьетнама. Хьюк был отважным и надежным бойцом, сильным, несмотря на хрупкое телосложение, добрым и веселым, любил жизнь и любил свою маленькую семью. Он был таким человеком, глядя на которого, понимаешь: ради будущего таких людей стоит рисковать жизнью, и сразу забывались все неприятные репортажи из дома о нелепых студенческих демонстрациях против войны. Хьюк широко улыбался при встрече и со смешным акцентом кричал: «Пливет, блатан!». Его семья — мать, жена и маленький сынишка — жила в крошечной хижине, укрепленной железными прутами, картоном и фанерой. Женщины всегда тепло принимали Джейка и потчевали своей стряпней, в том числе странным соусом из тухлой рыбы, название которого он так и не запомнил. Они были удивительно радушными и щедрыми, любили Хьюка, нежно нянчились с мальчишечкой, которому еще и года не было. Однажды произошло ужасное. Пока Хьюк дежурил на посту, один партизан, родом из той же деревни, пробрался в его хижину, разгромил там все, убил жену, мать и сына, а потом скрылся. Джейк к тому времени отслужил уже десять месяцев, и до этого ничего подобного ни разу не случалось. Сам Хьюк узнал обо всем лишь два дня спустя, когда вернулся домой. Он упал на колени, рыдал, кричал. С тех пор он стал другим — неуправляемым, резким, рисковал по-глупому, а для кого ему было теперь беречь себя? Джейк раньше не замечал в нем злобы, а теперь в нем с каждым днем нарастала какая-то черная ярость, вместо былой искренней улыбки появилась кривая усмешка. Наконец, он исчез: набрал оружия, сколько смог унести, и ушел в джунгли один, и сразу было ясно, зачем. Он решил отомстить за мать, которая дала ему жизнь, за сына, которому он дал жизнь, и за жену, которая сама была его жизнь. Джейк был уверен, что, найдя обидчика, Хьюк не будет с ним церемониться.