— Ты куда лезешь, кретин?! Что, глаз нет? — Страшный крик Дока выдернул Джейка из облака грустных размышлений. Они уже мчались по скоростному шоссе, и, по всей видимости, кто-то
нарушил правила. Кто, Джейк не успел разглядеть, да и нельзя было ничего различить из-за пелены дождя. Док резко крутанул руль вправо, его плечо вдавилось в плечо Джейка, и в этот момент негодующий крик сменился на вопль ужаса:
— Тормоза, тормоза!!! Ребята, тормозов нет...
Джейк похолодел, перед глазами замелькали какие-то неясные образы. Автомобиль не повиновался водителю, он, словно плененный мустанг, наконец вырвавшийся на свободу, отправился в собственное путешествие. На пути возникли телефонный столб и рекламный щит с улыбающейся красоткой. Тяжелый джип проехал сквозь них легко, как если бы это было апельсиновое желе, и на полной скорости врезался в бетонное заграждение. Все остальное происходило как в замедленной съемке. Непреодолимая сила увлекла пиццу с заднего сиденья вперед, на ветровое стекло. Машину отбросило назад на шоссе, перевернуло несколько раз. Подобно смертельно раненному зверю, джип метался в агонии и хрипел скрежетом ломающихся металлических конструкций, стремясь всех и вся утащить за собой в небытие. Где-то между последним криком Дока и первым кувырком обезумевшей машины Джейк потерял сознание. Последнее, что он запомнил, было ощущение тяжести: с обеих сторон его сдавили тела, повисшие на ремнях безопасности.
Наступила неземная тишина. В искореженной груде металла, отдаленно напоминающей перевернутый джип, тело Джейка оказалось зажато между двумя друзьями, душа — между двумя мирами.
Тугая волна раскаленного воздуха из приоткрытой дверцы отшвырнула его внутрь кабины. Джейк Вудс не предпринял больше попыток выглядывать из вертолета, идущего на снижение в аэропорту Бьенхоа. Лицо болело, как после шлепка мокрым горячим полотенцем. На курсах говорили, что при полетах на двухместном UH-1 надо всегда пристегивать страховочный ремень, но во вьетнамском небе негласно действовали свои правила. Другой мир, и об этом ненавязчиво напоминают выбоины и царапины от осколков на поверхности ручных пулеметов М-60, которые везла «вертушка». Когда шасси коснулись поверхности посадочной площадки, Джейка охватило странное чувство. Наверное, то же чувствовал высадившийся на Луну астронавт перед своим первым шагом по поверхности спутника Земли.
Рядовой, приехавший за двадцатичетырехлетним Джейком к вертолету, процедил сквозь зубы: «Добро пожаловать в Хилтон, господин лейтенант». Он наверняка досадовал на очередного зеленого офицерика, присланного командовать бывалыми солдатами. В течение многих лет неприветливые слова рядового преследовали Джейка в ночных кошмарах. Вот и сейчас, двадцать шесть лет спустя, Джейк лежал на больничной койке без сознания, а к нему придвигалось неопределенного возраста лицо, обожженное вьетнамским солнцем, и кривилось в презрительной ухмылке: «Добро пожаловать в Хилтон, господин лейтенант... Добро пожаловать в Хилтон... Добро пожаловать...». Это был один из тех снов, когда знаешь, что спишь, но все кажется до ужаса реальным. В каком-то смысле оно и было реальным, ведь когда-то эти слова, действительно, прозвучали. С них начался тот незабываемый год в жизни Джейка, который изменил и его самого, и всю его судьбу.
Картины того периода мелькали теперь перед глазами, как кадры из кинофильма. Он вживался в сюжет, вновь начинал сопереживать участникам, корчился от боли. Первая ночь в лагере, вторая во Вьетнаме. Вторая ночь из трехсот шестидесяти пяти. Только вчера он прибыл на место дислокации на борту обыкновенного Боинга-707, освобожденного от кресел и прочих удобств и забитого до предела, и уже мечтал вырваться отсюда, из этого ада. В блиндаже было невозможно дышать. Джейк лежал в спальном мешке с открытыми глазами и тоскливо думал: Это натуральная парная. Кто спит в бане, вообще? И почему в бане воняет прелым мусором и канализацией? Когда тебе двадцать четыре года, а смерть ходит где-то совсем близко, инстинктивно цепляешься за каждое мгновение, даже если эти мгновения протекают в тошнотворном блиндаже. Уснуть удалось лишь на третьи сутки, и то от неимоверной усталости.