«Вроде смерти».
Но с будущим получилось по-другому.
5
Он подходит уже после закрытия и просит бутылку воды. Я поднимаю глаза и прежде всех знаков замечаю рыжие прямые ресницы и россыпь веснушек, и глаза медового цвета, и ямочку на подбородке.
И уже после - красный мяч на газоне, и на столике перед собой связку из двух ключей, длинного и короткого, раскинувшихся на полшестого, и упавшую на пол салфетку, и вдруг понимаю точнее, знаю, что этот рыжий - очень хороший человек. Но чего-то отчаянно недостает, а рыжий все глядит на меня своим медовыми глазами, на дне которых цветут маленькие золотистые одуванчики, а еще там - старая вилла, крыльцо и яблоневый сад, и сам рыжий стоит на траве и смотрит на дверь дома, из которого должен выйти…кто? И вдруг рыжий произносит: «Моя любимая песня, не возражаете, если я сделаю погромче?», тянет руку к приемнику на прилавке и прибавляет громкость, и над резной крышей деревянного павильона летят чарующие звуки какой-то глуповатой песенки, а из дома на крыльцо выхожу…выхожу я.
В тот вечер я возвращаюсь домой поздно. Я абсолютно счастлива.
В те дни, что Александр встречает меня после работы, берет меня за руку и мы идем по аллеям парка, потом вниз по Вестерброгэде мимо паровозных гудков Центрального вокзала, мимо кирпичной вертикали Ратуши, с вершины которой на город надменно не смотрит, а смотрит левее, на синюю полоску моря, позолоченный епископ Абсалон, надо головой которого кружат чайки, мы идем сквозь зефирные арки здания суда и площадь перед ним - «Подумать только, когда-то здесь отрубали головы, а теперь паркуют велосипеды», в плотном потоке туристов, день и ночь текущем по Строгету, мимо бутиков, булочных, начищенных до зеркального блеска витрин, уличных музыкантов, наперсточников, добровольцев Красного Креста, городских сумасшедших, цветочных лавок, мимо громкоголосых продавцов фруктов - «Ужас какая дорогая черешня!» - «Зато вкусно», мы приходим в ботанический сад и с моста крошим появившуюся из воздуха булку ленивым оранжевым карпам в черной воде прудика - всю эти дни я не слышу шума.
6
Я стою в Нижнем городе напротив странного здания. В этом месте, позади городской гимназии, никогда не было ничего, кроме чахлых деревьев, а теперь стоит высоченная церковь.
Что-то ее облике заставляет меня не приближаться к ней, я перехожу на другую сторону улицы и задрав голову разглядываю устремленные вверх линии. Меня продирает холодом: в церкви нет ни дверей, ни окон - она вся сплошной угольный монолит, черный даже в сравнении с тусклыми домами вокруг. Внезапно я понимаю - дверь все-таки есть, распахнутая, как холодная могила, она смотрит на меня. Она не даст мне уйти.
В поту и с колотящимся барабаном сердца я просыпаюсь.
Передо мной сидит Йоханна. Контраст ее грузного тела и узкой табуретки, на которой она устроилась, мог бы быть комичным, если бы не ее лицо - усталое, с красными опухшими глазами. Йоханна будничным жестом трогает мой лоб, но не для того, чтобы убедиться, что у меня нет жара - так она снимает информацию, и ей нет нужды расспрашивать меня о новостях. Уголки ее губ на мгновение подымаются в быстрой улыбке, а потом лицо вновь застывает в скорбной маске.
- Ты тоже видела ее. - она не спрашивает, а утверждает.
- Я видела церковь без окон, - я вылезаю из постели и прыгаю на одной ноге, натягивая джинсы. - Но это просто сон, я была внизу недавно, там ничего такого нет! - выпаливаю я и добавляю - Ведь правда?
- Ты видела церковь, я видела разверзшуюся дыру. Торбьен видел зарево. Это не важно. Важно то, что Двери закрываются.
Мне не нужно спрашивать, какие. Но я все равно спрашиваю.
- Не все. В начале недели закрылись несколько маленьких на окраинах города и вчера - одна большая за прудами. - Йоханна вздыхает и поднимается. - Идем.
- Куда?
- Общее собрание.
Бредя за Йоханной по умытой утренним дождем улице, я вслух задаю вопрос, над которым билась весь предыдущий час:
- А как вышло, что происходит такое, а я ничего не услышала?
Йоханна снова улыбается, второй раз за утро.
- Потому что ты влюбилась, девочка. Это, знаешь ли, тоже очень сильная магия.
7