— Что? Какъ? — задыхаясь отъ внезапнаго сердцебіенія, спросилъ Глѣбовъ.
— А тебѣ чего хотѣлось? — спросилъ докторъ, внимательно приглядываясь къ коту.
— Да говори же! — закричалъ Глѣбовъ.
— Поди, самъ посмотри! Чего привязался! — огрызнулся Николай Михайловичъ.
Глѣбовъ бѣгомъ выбѣжалъ изъ кухни.
— Только кухарочку обезпокоили! — сострадательно замѣтилъ докторъ и пошелъ за нимъ.
Черезъ полчаса докторъ и Глѣбовъ стояли въ передней; ихъ провожала теща.
— Я только сдамъ телеграмму и сейчасъ же вернусь, — суетливо сказалъ Глѣбовъ.
— Ахъ, mon Dieu! я такъ рада, такъ рада, что не вѣрю себѣ! — заговорила теща. — Я думала, Леля умретъ и все… Я спала и ничего не знала и вдругъ Леша прибѣжалъ… Ахъ, ужъ какъ я рада! — она потирала руки и, улыбаясь, щурилась отъ удовольствія.
— Maman думаетъ, что все это отъ лѣстницы, — вспомнилъ Глѣбовъ и захохоталъ.
— Это съ Еленой Павловной-то? А что же съ вами отъ лѣстницы ничего не дѣлается? — пошутилъ докторъ. Старуха громко засмѣялась и замахала руками.
— Allez, пожалуйста! всегда такія глупости! — Докторъ и Глѣбовъ вышли.
Какой-то молодой незнакомый малый мелъ лѣстницу; внизу, съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, стояла жена швейцара и смотрѣла на улицу въ стеклянную дверь подъѣзда. Она оглянулась, пошла навстрѣчу Николаю Михайловичу и стала что-то тихо говорить, засматривая ему въ глаза умоляющимъ взглядомъ.
— Хорошо, я зайду, — сказалъ Николай Михайловичъ и обратился къ Глѣбову:
— Ты меня подожди, я сейчасъ.
Жена швейцара и докторъ скрылись въ маленькую дверь. Глѣбовъ сѣлъ на ларь и сталъ ждать. Ему вспомнилось, какъ этой ночью сидѣлъ здѣсь швейцаръ, потому что онъ, Глѣбовъ, не давалъ ему спать. Ему вспомнилось еще, что когда у него или у другихъ жильцовъ бывали гости, Андрей тоже не спалъ и не тушилъ лампы.
Докторъ вышелъ изъ швейцарской, за нимъ шла женщина съ ребенкомъ и горячо благодарила его. Въ ея глазахъ вмѣсто мольбы свѣтилась надежда и робкая радость.
Николай Михаиловичъ быстро надѣлъ шубу и вышелъ. Извощиковъ не было и они пошли пѣшкомъ.
— Что тамъ? — спросилъ Глѣбовъ.
— Тамъ? — началъ докторъ и нахмурился, — тамъ остается вдова и пять человѣкъ дѣтей, изъ которыхъ старшему десять лѣтъ.
— И надежды… никакой?
Въ эту минуту Алексѣю Дмитріевичу очень хотѣлось, чтобы надежда была и чтобы его собственное радостное настроеніе не омрачалось близостью чужаго горя. Докторъ пожалъ плечами.
— А вѣдь онъ мой коллега… до нѣкоторой степени! — сказалъ онъ и усмѣхнулся.
— Кто? — спросилъ Глѣбовъ.
— А вотъ, швейцаръ. Если допустить несомнѣнность жизни иной, откуда мы всѣ идемъ и куда возвращаемся, то мое мѣсто у преддверія: одинъ пришелъ, другой уходитъ; будь на стражѣ и… не спи ночь, — добавилъ онъ печально.
Алексѣй Дмитріевичъ засмѣялся. Докторъ вытащилъ изъ подъ шубы часы и остановился.
— Спать или завтракать? — задумчиво спросиль онъ и сталъ что-то соображать, глядя передъ собой въ туманъ и мглу петербургскаго зимняго утра.