Он обычно приветствовал всех присутствующих широким взмахом своей канадской шляпы; ему отвечали крайне небрежно, с оттенком презрения.
— От него несет мускусом, словно от зверя из яванских лесов, — как-то сообщил мне один из завсегдатаев, в прежние годы посещавший знойные края Востока. — Мне больше нравится запах рыбы, смолы и жевательного табака.
Однажды я увидел прикрепленный к зеркалу кусочек грязного картона, на котором прочитал:
«Геррит Хоутпенн —
Коммерческая информация —
Морская страховка»
Увидев, что я присматриваюсь к этому объявлению, Кобюс фыркнул:
— Вонючее животное!
Марта оторвалась от созерцания призрачных островов, обожженных солнцем, раздувающихся парусов и развевающихся флагов, и ее нежный взгляд остановился на мне.
— Мы возвращаемся к лодкам, мсье Жак, — обратился ко мне Кобюс. — Если хотите, подождите нас здесь, мы захватим вас, когда будем возвращаться.
Толпа рыбаков вывалилась на улицу, грохоча сапогами.
Я остался наедине с Мартой.
Произошедшее затем было очень простым, очень понятным, я бы сказал, психологически достоверным.
Ни слова не сказав, она вышла из-за стойки, подошла к моему столику, наклонилась и коснулась моих губ своими губами.
— Идем туда, — сказала она, кивнув на тяжелую занавеску, за которой скрывались жилые комнаты.
Энергично схватив меня за руку и едва не сломав при этом запястье, она потащила меня за собой.
Мы оказались в темной комнате; небольшая спиртовка отбрасывала фантомные отблески на странный предмет, оказавшийся старинным кофейником из красной меди, рядом с которым светились зеленые кошачьи глаза.
Следующая комната оказалась еще более темной; ее освещал только жалкий зеленовато-серый свет, сочившийся через небольшое окошко.
У меня возникло ощущение «дежа вю». Диван застонал под двумя опустившимися на него телами. Я вздрогнул от прикосновения материи, холодной и шершавой, словно кожа змеи.
Я смутно различал лежавшее на спине белое тело Марты. Моя рука отыскала ее грудь, большую, твердую и холодную.
— Твоя рука на моем сердце, — простонала она на экзотическом мелодичном языке, который, как ни странно, я понял. — О, как чувство этого облегчает мое существование!
Неожиданно возникшее неприятное ощущение становилось все более и более навязчивым.
Я отодвинулся от продолжающего вибрировать тела Марты. В сгустившихся сумерках язычок спиртовки заметно увеличился. Кофейник принялся негромко бормотать свою ритуальную песенку.
В зале для посетителей кто-то негромко откашлялся. Я вышел из-за стойки и оказался нос к носу с господином Герритом Хоутпенном, занимавшимся, как я запомнил, коммерческой информацией и морской страховкой.
Он ничуть не удивился моему появлению из глубины частной половины «Лукавого китайца» и его приветствие выглядело столь же непринужденным, как и обычно.
— Я надеялся увидеть вас здесь, — начал он. — Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезным?
Я удивился.
— Но я не имею ни малейшего отношения к коммерции и не являюсь арматором!
— Да, конечно, эти два направления указаны в моей визитке, но я оказываю помощь по гораздо более широкому спектру видов деятельности.
— Пусть так, но я все равно не понимаю, чем же вы можете быть мне полезным?
— Вы не доверяете мне?
Марта бесшумно возникла за стойкой; выдававшие утомление темные круги под глазами делали ее глаза огромными. Господин Хоутпенн сам принес на наш столик два стаканчика можжевеловой водки.
— Вы не доверяете мне? — повторил он.
Чего он хотел от меня?
Очевидно, на мое общение с Мартой ушло довольно много времени, так как тихая улица за окнами бара заметно потемнела. Господин Хоутпенн в очередной раз наполнил наши стаканы. Потом он достал из своего портфеля бюллетень, в котором был заполнен какой-то вопросник. Я залпом опрокинул свой стаканчик.
— Как я вижу, вы крепко выпиваете, мсье Жак, — сказал он, и добавил, наклонившись ко мне: — Здесь довольно темно, но все же приглядитесь к Марте, она мне напоминает…
— Ну, ты! — воскликнул я, и неожиданно вспомнил, что однажды в определенной ситуации уже издал такой же возглас.
В сумраке возникли два языка огня, тянущиеся к потолку.
— Боек, мерзкий Боек, — заорал я, — я рассчитаюсь с тобой!
Я почти не различал его лицо в темноте, но услышал, как он ухмыльнулся:
— Бедный малыш, ты так и не научился правильно видеть? В этом нет ничего страшного, если прошло минут пятнадцать, но если пролетело несколько лет?