Я услышал, что они оба плачут.
Я посмотрел на свою комнату, толком ничего не видя перед собой, и не душе моей было смутно и сумрачно.
Я вспомнил вырезанную из какого-то журнала гравюру, приклеенную на обратную сторону дверцы шкафа в нашем старом доме. Она называлась «Мадам Фовар у императора Наполеона III».
Я сказал тогда:
— Гертруда, каждый раз, когда мне нужно заглянуть в шкаф, я вижу эту картинку и поражаюсь, как ты похожа на изображенную на ней даму. Иной раз, во время скучнейших уроков истории, я представлял тебя в облике гневной Юноны, сулящей неисчислимые беды то рассеянному разносчику из булочной, то неумелому водопроводчику.
Но вот Гертруда стала меняться; я увидел в странной, показавшейся мне почему-то эротической, обстановке ее огромные глаза, почувствовал нервную силу ее рук, ощутил ее тело, гибкое, как у пантеры, и неожиданно оно показалось мне великолепным произведением искусства.
Дорога проходила безлюдными лесами Арденн. В зеленой роще нас ожидала вилла.
Доктор Санторикс только что расстался с нами, пообещав, что присоединится к нам через несколько недель.
Прищурившись, я наблюдал за Гертрудой; так смотрит спортсмен на соперника, предчувствуя свою будущую победу. Я знал, что она, не до конца осознавая это, уже ощущала горячее дуновение будущей трагедии. Я заметил, что она, задремав, то и дело резко напрягается, словно ей угрожают чьи-то воображаемые руки.
Потом она замечала, что задремала; очнувшись, она легко касалась моих рук. Но, несмотря на происходившую в ней борьбу, ее глаза оставались чистыми, полными неземной любви к своему будущему палачу.
Глава пятая Гертруда, моя давняя подруга
Нет, это не проявилось с первых же минут. Только через несколько дней у меня пропала надежда, что мой враг не последовал за мной в мое очередное убежище.
Я почувствовал его возвращение однажды вечером, когда сидел на нашей террасе и наблюдал, как в темном небе разгорается светящееся гало над расположенным неподалеку городом.
— Гертруда, — сказал я, — сегодня такой чудесный вечер; мне хочется прогуляться до города. Вернусь завтра утром.
Украдкой наблюдая за Гертрудой, я не мог не заметить, что она смертельно побледнела.
— Уже очень поздно, — неуверенно сказала она.
Мне захотелось пошутить.
— Эта страна — страна ангелов и святых, Гертруда, ты же знаешь это. Здесь никто не способен украсть даже куриное яйцо.
Я надел каскетку и увидел, как Гертруда ломает руки.
Я медленно направился к дверям.
— Всего доброго, Гертруда, до завтра.
— Нет!
Прозвучало это слово резко и энергично. Даже дверь, запертая на два поворота ключа, не выразила бы лучше решимость Гертруды.
Я улыбнулся с простодушным видом.
— Успокойся, Гертруда, ведь я уже давно не ребенок.
И я замолчал, хотя, конечно, это было жестоко, Гертруда дрожала, как тростник под ветром.
— Ты должна понять меня, Гертруда.
— Я понимаю, — очень тихо сказала она.
Она уже стояла передо мной. Вокруг ее рта образовалась горькая складка, но ее глаза оставались прежними — в них светились любовь и верность.
— Я понимаю, — повторила она.
Тогда я просто протянул к ней руку и расстегнул верхнюю пуговицу ее корсажа. Немного приоткрылось ее плечо. Смуглая, загорелая кожа.
Она вскрикнула, словно я причинил ей боль.
— Мсье Жак, я баюкала вас, когда вы были младенцем… Внутренний протест встряхнул меня, словно рука гиганта.
— Прости меня, Гертруда… Я не хотел…
Незаметно скользнув к двери, она повернула ключ в замке.
Ее глаза не отрывались от моих. Она перестала дрожать. Медленно, но решительно она принялась расстегивать корсаж. Обнажились ее руки, сильные, загорелые, с темными тенями в подмышках…
Я стоял, оцепенев, пока на пол падали ее юбки и появились стройные нервные ноги, слегка задрожавшие в прохладном ночном воздухе. Жестко вцепившись в мою руку, она увлекла меня в спальню.
Вспышками в моей голове возникали воспоминания: страшная боль в сломанном запястье, когда всегда печальная Берта защищала свое тело, свою невинность; день, когда я ощутил в руке отвратительно тяжелую грудь Ромеоны; сумрачный вечер, когда надо мной склонилась Марта…
Пружины матраса застонали под тяжестью тела Гертруды.
Я посмотрел на нее: холодное лицо, стиснутые зубы… Мне показалось, что она молилась.
— Гертруда, — негромко произнес я.