— Иди сюда, Жак, — ответила она. — Так нужно.
Она глухо зарычала, словно в ней пробудилась неприступная добродетель, когда наши тела соприкоснулись, и сразу же резко отодвинулась от меня. Через минуту ее твердое мускулистое тело вплотную приблизилось ко мне, и наши ноги переплелись. Прядь жестких волос скользнула по моему лицу.
Я устремился к ней, одержимый упрямой дикой силой.
Она громко закричала от неожиданной боли.
Если бы я мог надеяться, что когда-нибудь на меня снизойдет чистая заря искупления, то и тогда я со стыдом и угрызениями совести вспомнил бы эти отвратительные моменты любви и тут же обратил бы к небу свой ужас перед невероятным наслаждением, которое доставило мне страдание такого близкого мне человека, как Гертруда.
Вначале ее физическая боль, такая сильная, такая жестокая, показалась мне сладкой; ее стиснутые зубы волчицы скрипели от невыносимой муки. Иногда ее нервы не выдерживали, и она испускала крик, похожий на проклятье.
— Жак, ты меня убиваешь! Жак, Жак, ты рвешь меня на части!
Потом она униженно, с неожиданными слезами, просила, чтобы я не сердился на нее.
Притворившись, что сплю, я слышал, как она тискает свой живот, шепотом повторяя при этом:
— Ох, как мне больно! Боже, как мне больно!
На рассвете она тихо поднялась, чтобы спрятать в самом недоступном месте белье, запятнанное кровью.
Через некоторое время ее крепкие мышцы девственницы в возрасте начали расслабляться от ласк, и она сказала мне, что почти не испытывает боли. От этого мое наслаждение притупилось, и моя капризная сущность подтолкнула меня к более тонкой и более острой игре.
До сих пор Гертруда молча соглашалась на жалкую роль вьючного животного, несущего груз любовных утех. Будучи женщиной, она автоматически признавала, что ее женственность возлагает на нее определенные обязанности. В то же время, поскольку ее страдания уже не имели для меня смысла, я начал относиться к ней не как к рабыне для ночных забав, а как к любимому существу.
Я подолгу целовал ее бледные губы, я придумывал новые ласки, наполнявшие ужасом ее невинную душу, я украшал розами ее вечернюю наготу, завесив лампу полупрозрачным шелком, я зажигал благовония, горевшие с тихим потрескиванием у подножья похотливых статуэток. Уверен, эти ухищрения могли очаровать любую гордую принцессу Востока.
Что касается Гертруды… Когда я засыпал на ее обнаженной груди, мне чудилось, что я улавливаю отголоски бури, бушевавшей в ее оскверненной душе.
— Жак, — со слезами говорила она мне иногда, — но ведь я люблю тебя совсем не так!
И тогда я лицемерно просил у нее прощения, клялся, что прекращу эту противоестественную связь.
И тогда она отворачивалась и с ужасом смотрела на отражавшиеся в облаках огни близкого города.
Она уговаривала меня никуда не ходить, неловко ласкала меня, намекала на страстные ночи в ближайшем будущем. Однажды я разбудил ее и спросил, помнит ли она, что когда- то была согласна скорее потерять обе ноги, но не принять предложение Кобюса.
— Да, конечно, — прошептала она. — Я была готова скорее…
Она спохватилась и начала извиняться за свою глупость.
— Я ничего тогда не знала… Я люблю тебя, Жак…
— Мсье Жак, очень странно, что доктор Санторикс не приезжает, я давно написала ему…
— Да, Гертруда… Наверное, он очень занят…
Я украдкой присмотрелся к Гертруде. Лицо у нее осунулось, но при этом она заметно пополнела. Иногда, забывшись, она негромко стонала.
— Ты заболела, Гертруда?
— Нет, мсье Жак.
Известие о нашем друге пришло через три недели после начала нашей тревоги.
Наш замечательный доктор Санторикс не приедет. Он вообще больше никогда не приедет. После апоплексического удара он навсегда оказался прикованным к инвалидному креслу. Парализованный, лишенный интеллектуальных способностей, он мирно доживал свою жизнь в санатории среди солнечных холмов.
Доктора Санторикса заменил его ученик, доктор Зелиг Натансон. Улыбчивый еврей, он сразу же завел разговор о своих сказочных гонорарах. Разумеется, он получил от меня то, на что рассчитывал.
Он внимательно осмотрел Гертруду, время от времени восторженно восклицая:
— Это очень редкий, хотя и не невозможный случай — нерожавшая женщина в сорок шесть лет!
Потом он с очаровательной улыбкой заявил, что Гертруда беременна.
Она стала громадной, ее тело достигло нереальных размеров.
Однажды, на восьмом месяце беременности она, проснувшись утром, прижала мою руку к своему животу.